Нутро любого человека
Шрифт:
Показался в Тропе. Сугробы ростом до подоконников. Все это казалось бы, пожалуй, красивым и романтичным, будь я здесь с Фрейей, а не с Лотти и Лайонелом, у которого, похоже, коклюш. Слышу хриплые, насмешливые крики грачей в ильмах: «Фрейя-Фрейя-Фрейя», – мне кажется, что кричат они именно это.
Удо Фейербах попросил меня написать о «Баухаусе» и одолжил фотографии из своего собрания. Любуюсь девушками в ткацких классах – прекрасными и свободными. Одна из них похожа на Фрейю. Никуда мне не деться.
Вторник, 4 марта
Мы обедали в «Луиджиз», а оттуда отправились в "Кафе Ройял". Там было людно, много знакомых лиц. Заметил Сирила и Джин и коротко переговорил с ними – они были с Лайманом? Лиландом? [неустановленное лицо]. Вскоре после этого они ушли. Затем появился Адриан Дейнтри[84] с компанией в вечерних туалетах, – включавшей и Вирджинию Вулф[85], которая курила сигару. Я уступил им наш столик и пока все кружили вокруг него, рассаживаясь,
– Минуту назад с нами был Сирил Коннолли, – ответила Фрейя.
– Со своим черным бабуином? – спросила ВВ.
Фрейя не поняла, о ком она говорит.
– Его черномазой женушкой.
Я повернулся к Фрейе:
– Теперь ты понимаешь, почему миссис Вульф так славится своим обаянием.
И к ВВ:
– Вам следовало бы стыдиться себя.
Мы ушли, а когда добрались до дома, между нами произошла первая серьезная размолвка. Злобность ВВ несколько шокировала Фрейю. Я сказал: невозможно даже представить себе, что человек, который пишет дышащую такой лиричностью прозу, настолько пропитан ядом. «По крайней мере, она пишет» – ответила Фрейя, без всякой задней мысли. Однако меня это ранило, так что мы поозирались по сторонам, ища, по какому бы поводу поцапаться, и во благовременьи нашли. Теперь вот пишу это, готовясь улечься спать на софе, и слышу, как Фрейя плачет за дверью спальни.
Среда, 20 марта
На скучной выставке коллажей и фотографий в галерее «Мэйор».Единственный живой эпизод – меня проигнорировала миссис Вулф, попросту повернулась на каблуках, лишь бы меня не видеть. Ясно, что мне нет прощения.
Пошел в «artrevue», пил вино с Удо. Он терпеливо слушал мои гневные обличения посредственности английского искусства. Потом рассказал, что теперь во всех немецких городах появились таблички с надписью «Die Juden sind hier unw"unscht» [В евреях здесь не нуждаются]. Трудно поверить, что такое возможно. Однако Удо сказал, что это дает более широкий взгляд на вещи: отживающее искусство можно сносить без особых страданий, жизнь в Лондоне имеет свои утешительные стороны.
[Март – Апрель]
Разъезды: Норфолк – Лондон – Норфолк. Париж – Рим (на Пасху. Три дня с Фрейей). Мы обдумываем наше лето: Греция. Что я скажу Л. в этом году?
[Апрель]
Мои героические усилия привели к тому, что «Космополиты», наконец, закончены. Отнес рукопись Родерику, сказавшему несколько довольно язвительных слов о ее краткости; книга получилась объемом под 150 страниц. (Я объяснил, что задумал было, но потом отказался от этой идеи, дать в виде приложения антологию стихотворных переводов, тогда книга получилась бы попухлее). Ну, по крайней мере, ты ее из себя выдавил, сказал он. А теперь, как насчет того довольно сексуального романа, которым искушал меня Уоллас? Я оставил его при уверенности, что такая возможность существует.
Фрейя с зачарованным интересом следит за развитием романа п. Уэльский/миссис Симпсон – читает о нем в американских газетах, которые получают в Би-би-си. То, что население страны остается об этом романе в почти полном неведении, кажется ей совершенным безобразием. «Я рассказываю о нем всем, – говорит она, – каждому встречному». Должен признаться, что я и сам питаю к нему курьезный интерес – со времени встречи с Принцем на поле для гольфа. Ангус, вот надежный источник, – он, должно быть, знаком с кем-то из внутреннего круга, – говорит, что Принц совершенно одурманен миссис С. – таскается за ней по пятам, как собачка.
[Июль]
В конце концов, я соврал. Сказал, что направляюсь во Францию, поработать. Мы встретились с Фрейей в Париже и полетели в Марсель. Потом из Марселя судном в Афины. Взяли напрокат машину и поехали: Дельфы – Навплия – Микены – Афины. Сильная жара: мы томились по дождю и прохладной погоде. Решили никогда больше не проводить наш отпуск подобным образом, в постоянном движении. Прошлогодний, в Биаррице, был идиллией. И я просто не могу жить на постоянной диете из древней культуры – экскурсия за экскурсией по очередным руинам, как бы прекрасны они ни были, как бы ни были нагружены историей. В моем сознании Греция свелась к одной огромной дрожащей в знойном мареве груде растрескавшегося мрамора. Пыль, в которую укутаны оливковые рощи, душные спальни отелей, мухи. И заметьте, все невероятно дешево. Перелет Афины – Рим. Оттуда поездом в Париж и в Лондон. Измотанные, издерганные – все сложилось вовсе не так, как мы себе навоображали. А теперь еще мне придется провести месяц с семьей. Думаю, Фрейя будет наслаждаться одиночеством.
[Август]
На помощь пришел Дик [Ходж]. Тихий месяц в Килдоннане с Лотти и Лайонелом. На две
Четверг, 26 сентября
Во время завтрака Питер [Скабиус] подарил мне экземпляр написанного им триллера – или его «пустячка», как он с уничижительной скромностью отозвался о своей книге. Она называется «Берегись, злая собака!», на следующей неделе выходит в «Браун и Олмей». Это так, развлекаловка, сказал Питер, я не из вашей лиги. Мы довольно прилично выпили, отмечая это событие, и Питер признался, что у него роман с женой работающего в «Таймс» журналиста. Говорит, что разлюбил Тесс, но никогда не оставит ее, из-за детей. «Она милая женщина и хорошая мать, просто я был слишком молод, когда женился на ней». Спросил, как обстоят дела у нас с Лотти, я ответил – чудесно. Везучий человек, сказал он, не всегда ведь: «женись второпях и жалей на досуге». Я чуть было не рассказал ему о Фрейе, однако удержался: сама мысль о том, чтобы здесь, сейчас, рассказать все Питеру, принижала наши с ней отношения. Моя жизнь с Фрейей это не «роман», не гуляние на стороне. К тому же я ощущал неясную боль за Тесс; чувствовал, что ее предали, и негодовал на Питера, пристегнувшего к своему двуличию и меня. И, разумеется, от всего этого я погрузился в размышления о моей собственной ситуации. Я не чувствую к Лотти ничего. Но и никаких дурных чувств к ней не питаю. Сексуальная наша жизнь практически прекратилась – хотя в последнее время она начала поговаривать о маленьком братике или сестричке для Лайонела. Со времени рождения Лайонела я перед нашими редкими соитиями неизменно надеваю презерватив. В последний раз (в Шотландии) она сказала: «Разве это обязательно, дорогой? Не сегодня». Я ответил, что второго ребенка мы себе позволить не можем. Она расплакалась и необходимость предохраняться отпала.
А параллельно с этим, мы с Фрейей ведем на Дрейкотт-авеню странное, полное любви, ото всех укрытое существование. Когда я не с ней, она возобновляет свою прежнюю холостяцкую девичью жизнь с подружками, – ни с одной из которых я не знаком. Когда же я с ней, мы ведем эгоистическую, замкнутую на себя жизнь новобрачных. По утрам она уходит на работу, а я отправляюсь по моим Лондонским делам: встречаюсь с людьми, заглядываю в офисы журналов, на которые работаю, почитываю кое-что в Лондонской библиотеке, завтракаю с друзьями. Ко времени ее возвращения из Би-би-си я неизменно дома. В какой-то из дневных часов я звоню Лотти, и мы несколько минут разговариваем. Лотти кажется вполне довольной, ничего не подозревающей – да к тому же Лондон ей не по душе.
И однако ж, я понимаю, что это положение сохраняется уже больше года, и думаю о том, как я не прав, просто позволяя ему тянуться и дальше. Что-то вдруг переменится – что-то сломается или свернет в сторону – и пока этого не случилось, мне действительно следует самому сделать некий ход.
Пятница, 11 октября
Завтрак с Флемингом в «Савой Грилл». Следует упомянуть о том, что я еще раз играл с ним в гольф в Хантеркумбе, – он вдруг позвонил и пригласил меня в четвертые игроки. Думаю, у него имелась какая-то задняя мысль. Работой биржевого маклера он недоволен, кроме того, ему любопытна моя писательская жизнь. Он спросил, интересуюсь ли я порнографией, я ответил, что не особенно. А у него целая коллекция, с гордостью сообщил он. Затем, по непонятной причине, словно бы для того, чтобы объяснить мое полное безразличие к эротике, я рассказал ему о Фрейе, квартире и о нашей тайной жизни по будням. Теперь я чувствую отвращение к себе за то, что так вот исповедался перед ним, я, собственно, и не знаю, почему я это сделал. Думаю, потому, что он один из тех людей – подчеркнуто мужской складки, завсегдатаев клубов, высокомерных и неколебимо, с виду, уверенных в себе, – которые вызывают в тебе желание произвести на них впечатление. Впечатление-то я произвел, да еще какое, но мне от этого только хуже. Боже мой, сказал он, у вас жена в деревне и любовница в городе. Я ответил, что отношусь к этому несколько иначе и, чтобы сменить тему, порекомендовал ему прочесть книгу Питера (действительно очень неплохую – я проглотил ее, не отрываясь, за два часа). Затем он спросил, не хочу ли я прийти этим вечером к нему, поиграть в бридж; я напомнил ему, что должен вернуться в Торп, к жене и ребенку. «Значит ваша девушка сегодня вечером не у дел, – он рассмеялся, показывая, что пошутил. – Быть может, ей захочется прийти вместо вас?». Я улыбнулся: Фрейе Флеминг внушил бы лишь неприязнь. Никак не могу понять сущность его натуры. Человек он довольно статный – смуглый, худощавый, – но это стать из тех, что исчезает при ближайшем рассмотрении, и начинаешь замечать изъяны: слабый рот, скорбные глаза. Он любезен, широк и, по видимости, интересуется мной,– однако в нем нет ничего, что можно любить. Слишком избалован, слишком хорошие связи, слишком заласкан: все в жизни дается ему слишком легко.