Нутро любого человека
Шрифт:
Друзья в отставке: Ангус (абсолютно пустой человек – un nul[72]).
1934 Четверг, 25 января
Жуткое, ужасное мгновение вчера у купели, во время крещения, когда я вдруг осознал, что назвать моего сына Лайонелом, и уж тем более Лайонелом Элтредом, никак невозможно, – да было уже поздно. Надо будет придумать для него какое-нибудь прозвище: Бадж, Мидж, Бобо – какое угодно. Питер был крестным отцом, с Ангусом в помощниках; Бренна Абердин и Айнти Фордж-Доусон – крестными матерями. С Бренной довольно весело (когда принимаешь ее в малых дозах). Айнти – лучшую подругу Лотти – я не перевариваю.
Питер остался на ночь. Мы засиделись допоздна
Пятница, 16 февраля
Добрых десять минут простоял в изножии колыбельки Лайонела, глядя на него, спящего. Попытался по возможности честнее проанализировать свои чувства, но не обнаружил в себе ничего, кроме банальностей: как все младенцы схожи в первые три месяца их жизней; какие у них изумительно крохотные ноготочки на пальчиках рук и ног; какая жалость, что говорить они начинают так поздно. Дурь, конечно, но мне больше всего хочется побеседовать с ним именно сейчас. Представьте, что благодаря какому-то чуду, младенец мог бы заговорить в первые недели жизни, – мы увидели бы мир сызнова, совершенно иным.
За ужином Лотти рассуждала о том, куда бы мы могли отправиться этим летом, и сказала, что нам потребуется дом, достаточно большой, – чтобы в нем были комнаты для младенца и няни, и еще нужны по меньшей мере две запасные спальни, на случай если нас навестят «мама и папа» или приедут погостить Фордж-Доусоны. В Корнуолле могло бы быть хорошо, как по-твоему, Логи?
[Февраль]
Вот в чем моя проблема, вот почему застопорилась работа. Всю вторую половину дня я провел, пытаясь перевести пять строк из «Afrique occidentale»[73] Анри Леве:
Dans la v'erandah de sa case, `a Brazzavile,
Par un torride clair de lune Congolais
Un sous-administrateur des colonies
Feuillette les ‘Po'esies’ d’Alfred de Musset...
Car il pense encore `a cette jolie Chillienne...
Это срабатывает лишь по-французски, обращаясь на английском в банальность, становясь неуклюжим и утрачивая всю свою томительную, меланхоличную романтичность. Этим-то и взяли меня “Les Cosmopolites” – жара, Африка, литература, cafard[74], секс... но срабатывает это лишь по-французски. «В знойном свете луны конголезской / Мелкий чиновник колонии / Перелистывает «стихи» Альфреда де Мюссе». Нет-нет-нет. Сдавайся, Маунтстюарт.
Среда, 21 февраля
Вчера, после ленча, так и не сумев никуда продвинуться с третьей главой «Космополитов», я решил съездить в Норидж, купить стопу бумаги для пишущей машинки – какое-никакое, а занятие для писателя на вечер вторника. Сказал Лотти, что вернусь к ужину, и покатил. Когда я въезжал в Норфолк, ударил град, сильный, но недолгий, всего несколько секунд, а затем снова показалось яркое, чистое солнце. Из-за дорожных работ – прокладки газовых труб – машины шли в объезд, мимо вокзала, и я вдруг, ни с того ни с сего, заехал на привокзальную стоянку. Посидел там немного, думая о моей жизни, о том, как мне быть дальше, а после вылез из машины и купил билет в один конец, до Лондона.
Я прохаживался по перрону, вспоминая окончание триместра в Абби, и то, как этот вокзал всегда олицетворял для меня лишь разочарование и поражение. Сегодня же я, дожидаясь лондонского поезда, стоял здесь с пустыми руками, ничем не обремененный – не считая плаща и шляпы, – и ощущал свободу и волнение, каких никогда еще не знал. Нориджский вокзал: ворота
Отговорил меня от этого Уоллас. Я пришел в его контору на Странде, рассказал о своем поступке и попросил найти газету или журнал, которые согласятся послать меня за границу, куда угодно, но только сию же минуту. Уоллас успокоил меня, спросил, что произошло. Я рассказал.
– Где ваша машина? – спросил он.
– Стоит у вокзала.
– Ключи у вас в кармане?
– А... Да, – я вытащил их: свидетельство моей бездумности.
– Паспорт?
– Дома.
Достойный, основательный, прагматичный Уоллас. Итак, мы разработали план Б. Я телефонировал Лотти, сказал, что нахожусь в Лондоне, сплел историю о том, как позвонил Уолласу, и он вызвал меня сюда по срочному делу. Пообещал назавтра вернуться. Уоллас пригласил меня провести ночь в его доме в Уондзуорте, там я впервые увидел его жену (Хидер) трех их сыновей и двух дочерей, все в возрасте от девяти до пятнадцати лет. Мне почему-то никогда не приходило в голову поинтересоваться семейной жизнью Уолласа и теперь я не без изумления увидел его посреди большой и веселой семьи.
После обеда мы сидели в гостиной. По стенам комнаты тянулись книжные полки, заполненные всякого рода изданиями сочинений его клиентов. Он спросил, куда бы я хотел отправиться. В Африку, в Японию, в Россию, ответил я. Но куда бы вам по-настоящему хотелось попасть? – мягко настоял он. В Испанию. Правильно, сказал Уоллас, это будет не так уж и трудно устроить.
[Март]
Отель «Рембрандт». Париж. Уоллас раздобыл для меня заказ на три статьи для «Грэфик»: 5 фунтов за 500 слов о Гранаде, Севильи и Валенсии. Расходы не оплачиваются. Немного меньше моей обычной ставки, но я не в том положении, чтобы торговаться. Я также выбил пару заданий из «Арт Ревю», чтобы можно было немного заработать на этой поездке. Попрощался с Лотти и Лайонелом, стараясь не позволить лицу расплыться в улыбке глупого ликования. И чего я столько времени ждал? Надо постараться, чтобы это опасное душевное расстройство никогда больше не повторилось. Следует признать, что я попросту не приспособлен, по темпераменту моему, к тому, чтобы сидеть дома и вести обстоятельную, сельскую, английскую жизнь. Мне просто-напросто необходимы разнообразие и сюрпризы; в моей жизни должен быть город – я, по сути своей, существо городское, – ну и еще, перспектива и реальная возможность путешествий. Иначе я иссохну и умру.
Вчера Бен свел меня в ателье Пикассо, знакомиться. Бен знает его не так уж и близко, и Пикассо казался поначалу рассерженным и необщительным, – пока Бен не упомянул, что я здесь по пути в Испанию, тут Пикассо оживился и дал мне адреса двух превосходных ресторанов в Барселоне. Я спросил, над чем он работает, Пикассо ответил, что там видно будет. По-французски он говорит с сильным испанским акцентом. На нем белая рубашка с галстуком – странно, по-моему, надевать галстук, когда пишешь. Внешне это низкорослый, напористый человек, я почувствовал в нем настороженность по отношению ко мне и Бену. Зачем явились в его ателье эти двое молодых англичан? Наверное у них есть какой-то скрытый мотив. Полагаю, он прав, до некоторой степени. Впрочем, мне все равно: я просто радуюсь тому, что выбрался из Англии.
Обедал с Пьером Ламартином, моим издателем из «Кайе Нуар». Это худощавый, задумчивый человек с клоком волос, пристроенным поперек лба, совсем как у герра Гитлера. Разговаривая, делает очень долгие паузы. Я рассказал ему о «Космополитах», он изобразил вежливый интерес, хотя ясно, что как и другие мои издатели, он предпочел бы получить еще один роман. «Les Cosmopolites sont... – долгая пауза. – Un peu vieux jeu»[75]. И он, словно извиняясь, пожал плечами.