Нутро любого человека

Бойд Уильям

Завтра уезжаю с вокзала д’Орсэ на юг. Я должен поспеть в Бордо к обеду в «Шапон-Фин». Затем маршрут запланирован такой: Бордо – Тулуза – Перпиньян, пересекаю границу в Портбоу и оттуда по побережью: Барселона – Валенсия – Гранада – Севилья. Думаю отправиться из Севильи в Лиссабон и, возможно, сесть на идущий в Саутгемптон пароход.

L`a, tout n’est qu’ordre et beaut'e

Luxe, calme et volupt'e[76]

[Бодлер]

Среда, 4 апреля

Отель «Метрополь», Лиссабон. Вчера ездил поездом в Синтру. День был мглистый, прохладный, отчего виды, слегка расплывавшиеся по краям, приобретали еще большее очарование. Правда, днем у

меня непонятным образом украли плащ, в карманах которого лежали паспорт и бумажник. Случилось это в Кастело-да-Пена. Я положил плащ у стены внешней галереи и вышел на подобие выступающего балкона, чтобы сделать снимок уходящих на юг гор Аррабида. Сделать-то я его сделал, но, когда возвратился, плаща уже не было. Я побродил по замку, вглядываясь в каждого посетителя, проделал то же в парке снаружи, однако ничего и никого подозрительного не заметил. Загадка – и чертовски неудобная к тому же. В итоге, утром пошел в консульство и рассказал о моем затруднительном положении. Временный паспорт мне выдадут сегодня после полудня. Отбил в мой банк телеграмму с просьбой выслать деньги.

Позже. Вот что со мной приключилось.

Я отправился в консульство (улица до-Феррегаль-дю-Байша), меня попросили подождать в приемной – несколько деревянных кресел, стол с наваленными на нем старыми газетами и журналами плюс экземпляры «Таймс» за прошлую неделю. Дверь отворилась, я поднял взгляд, ожидая увидеть чиновника, но увидел молодую женщину. Поразительно, как мгновенно это действует, – должно быть, тут проявляется глубоко укоренившая в нас атавистическая тяга к спариванию. Один взгляд и ты думаешь: «Да, это она, это как раз для меня». И кажется, что все инстинкты твоего тела принимаются петь в унисон. Какие, собственно, составные элементы порождают в тебе, соединяясь, это чувство? Изгиб бровей? Чуть выпяченные губы? Поворот лодыжки? Тонкость запястий?.. Мы вежливо улыбнулись друг дружке – два иностранца, завязших в бюрократическом аппарате, – я развернул газету и поверх нее пригляделся к женщине повнимательнее.

С первого взгляда остается впечатление длинноватого, тонкого, сильного лица. Круто изогнутые брови, выщипанные и подведенные, губная помада. Волосы густые, непослушные, каштановые, у висков и лба они светлеют и словно светятся. Представляю, как она поутру продирает их щеткой, а затем, до конца дня, оставляет любые попытки справиться с ними. На ней полотняный костюм, бледно-зеленый, весьма элегантный. Она извлекла из сумочки портсигар и закурила, прежде чем я успел подскочить к ней с зажигалкой. И хорошо, подумал я, это и есть мой шанс: я могу попросить у нее огоньку, – я уже раскрывал портсигар, когда появился секретарь консула, сказавший: «Мистер Маунтстюарт, консул готов вас принять». Я вошел в кабинет консула и, ничего толком не видя, расписался во временном паспорте. На обратном пути заглянул в приемную, однако женщины там уже не было.

Я ощутил безотчетную, нелепую панику и тревогу. Чуть ли не бегом возвратился к секретарю и спросил, куда подевалась молодая женщина. Пошла к другому служащему, последовал ответ. Выяснилось, что она путешествовала с отцом на машине, машина разбилась, отец пострадал (сломал ногу) и возникли требующие разрешения запутанные проблемы со страховкой. Я возвратился в приемную и стал ждать, оставив, чтобы видеть коридор, дверь открытой.

Заметив, что она выходит из кабинета, я вышел тоже, стараясь, чтобы это выглядело случайностью. Я улыбнулся: у меня не было решительно никакого представления о том, что я собираюсь сказать. Она нахмурилась, сведя превосходно прорисованные брови.

– Вы случайно не Логан Маунтстюарт?

– Да, – я не мог поверить в такую удачу – читательница.

– Я так и думала.

Затем она наградила меня тем, что можно назвать только презрительной усмешкой, и, стронувшись с места, прошла мимо. Я последовал за ней до ведущей на улицу лестницы.

– Подождите секунду, – сказал я. – Как вы узнали? Мы с вами встречались?

– Разумеется, нет. Зато мне известен случай, когда вы не соизволили приехать в Лондон за сумму, меньшую десяти гиней.

Мне удалось уговорить ее зайти со мной в кафе. Я попросил стакан vhino tinto[77], она – минеральной воды, и я узнал, о каком случае шла речь. Она работала секретаршей в Отделе интервью Би-би-си, отвечала за приглашение гостей; они попытались заполучить меня для разговора о «Новых веяниях в европейском искусстве», а получили всего лишь сведения о моем гонораре. Весь отдел, сказала она, счел эту сумму нелепой.

– То есть, кто вы, по-вашему, такой? – поинтересовалась она. – Стравинский? Голсуорси?[78]

– А, так это мой агент виноват, – сказал я. – Он вечно пытается поднять мой гонорар, не спросясь у меня. Безобразие.

– Могу вам сообщить, что услугу он вам оказал дурную, – агрессивно произнесла она. – Вы попали прямиком в черный список. Десять гиней? С ума можно сойти. Я бы его уволила.

Я заверил ее, что уже сто лет как собираюсь уволить Уолласа. Потом спросил, как ее зовут.

– Фрейя Доверелл, – сказала она.

Фрейя Доверелл. Фрейя Доверелл. Мне кажется, что сердце мое колотится, кровь закипает, и я начинаю хватать ртом воздух просто оттого, что вывожу ее имя. В ее красоте присутствует нечто наступательное. Губы чуть выставлены вперед – не надуты, это не гримаска, – она как будто того и гляди выпалит что-то. Высокая, худощавая, я бы сказал, немного за двадцать, и очень уверенная – для столь юного возраста – в себе. У отца, по ее словам, серьезный перелом ноги, он, наверное, пролежит еще неделю, прежде чем выпишется из больницы и сможет ехать дальше.

– Я завтра утром уплываю в Саутгемптон, – сказал я, – однако нельзя ли мне пригласить вас пообедать со мной нынче вечером? – вдруг мне удастся уговорить вас вычеркнуть мое имя из черного списка Отдела интервью?

Я сижу и пишу все это, ожидая, когда можно будет пойти в ее отель, чтобы встретиться с нею. Хрупкость подобных мгновений ужасает меня. Если бы я не лишился паспорта. Если бы ее отец не разбил машину и не сломал ногу. Если бы она не пришла в консульство именно в тот час... Мы видим впереди лишь пустоту, вакуум и только брошенный вспять взгляд показывает нам полную наобумность, случайность возникновения таких переменяющих всю нашу жизнь встреч.

[Апрель]

«Гаруджа». Судно французское, команда португальская. Половина кают пустует. Я написал мои три статьи для «Грэфик» и, в виде дополнения, рассказ о посещении ателье Пикассо, который, я уверен, Уоллас куда-нибудь да пристроит. Утро провел на палубе – расхаживал по ней, пытаясь собраться с мыслями и привести их в порядок, придать хоть какую-то форму и связность моему ближайшему будущему.

Обед с Фрейей прошел хорошо, я многое о ней узнал. Отец ее вдов, живет с братом Фрейи в Чешире. Раз в год она отправляется вместе с отцом отдыхать. Больше всего им нравятся Германия и Австрия, однако из-за теперешней политической ситуации[79] она туда ехать не захотела – отсюда и злополучное путешествие в Португалию. Фрейя – женщина убеждений куда более левых, нежели мои, и я, поняв вдруг, насколько отдалился от политики, ощущаю неопределенный стыд за мое безразличие и апатию. Ей двадцать один, в Би-би-си она работает уже два года. Хочет стать самостоятельным продюсером программ – «Что в этой конторе очень не просто, уверяю вас». По некоторым предметам, которые мы затрагивали, она со мной решительно не согласна. Пикассо – «шарлатан»; Вирджиния Вулф – «величайшая из наших живых писателей»; Мосли – «наше национальное бедствие». Я проводил ее до отеля и, когда мы пожелали друг дружке спокойной ночи, она с силой потрясла мою руку. Я спросил, смогу ли увидеться с нею в Лондоне, и Фрейя дала мне адрес – она живет в Чизике, в подобии меблированных комнат, вместе с еще восемью молодыми незамужними женщинами. Ей известно, что я женат, что у меня ребенок. Я дал ей мою визитную карточку, она прочитала адрес: «Торп-Кастрингэм... Похоже, это где-то очень далеко». Я сказал, что подыскиваю квартиру в Лондоне.