Нутро любого человека

Бойд Уильям

[Август]

Отвел Лэнд в галерею Бена, знакомить. Вроде бы, все прошло хорошо: Бен сказал ей: «Нам нужно будет обменяться впечатлениями, обновить мое досье на Логана». Лэнд, бродя по галерее и разглядывая картины, сообщила: «Геддесу это понравилось бы. Надо будет его сюда привести».

– Геддесу?

– Геддесу Брауну, дурачок. Он тоже в Париже.

А вот это уже новость плохая. Бен собирается на две недели в Бандоль, попросил меня составить ему компанию – очень соблазнительно. Но не могу же я бросить Лэнд в Париже на Геддеса Брауна.

[Август]

Завтрак в пивном баре «Лютеция» с Лэнд и Геддесом. Они, похоже, совсем на дружеской ноге, у них даже есть общая шутка – что-то насчет Хью и одного

из псов, – вспомнив об этом, они расхохотались чуть не до слез. Когда я спросил, в чем там было дело, мне ответили, что это слишком долго рассказывать.

Позже Лэнд сказала Брауну о галерее Бена, а затем высказала предположение, что Бен может стать для Брауна идеальным агентом – да еще и в Париже, не больше, не меньше.

– Ведь правда, это было бы прекрасно, Логан?

– Что? А... Да, прекрасно.

– Давайте сходим к нему. Прямо сегодня, под вечер.

Сколько рвения – и все ради Геддеса Брауна, сидевшего рядом, равнодушно пережевывая кусок мяса. Я сказал ей, что Бен уехал на юг, к Средиземному морю. На самом-то деле, через пару дней он должен вернуться, но будь я проклят, если стану оказывать Геддесу Брауну хоть какие-то услуги. В итоге, мы отправились в его ателье, запущенную квартирку невдалеке от Бастилии. Похоже, все, что он здесь пишет, это маленькие темные портреты соседей: сильные, костлявые лица, стилизованные, очень много черного цвета. Должен признать, они неплохи.

Понедельник, 25 августа

Это становится смешным. Я жарюсь в августовском Париже, ловя разрозненные, недолгие свидания с Лэнд, просто-напросто трачу попусту время. У Берланжеров дом в Трувиле, они проводят там август. М. Берланжер наезжает в Париж на день-другой, когда того требуют дела, так что Лэнд появляется здесь редко. Но, по крайности, в ее отсутствие я утешась тем, что она недоступна и для ненавистного Брауна. Думаю, это присущее ему сочетание мускулистой гибкости и херувимских, рассыпчатых светлых локонов внушает мне такое отвращение.

Следует рассказать об обеде с Дьюдонне – чрезвычайно спокойном, умудренном и при этом неуверенном в себе человеке. Он называет себя follement anglophile[58], ясно однако, что какую бы приязнь к нам он ни питал, таковая умеряется проницательнейшим глазом. Он рассказывал о «Les Cosmopolites», о литературной обстановке в предвоенной Франции, о тогдашней одержимости путешествиями за границу, о воспевании le style anglais[59], умении ценить комфорт, который обеспечивали в ту пору и небольшие средства, о почти эротическом трепете, который охватывал, человека, оказавшегося вне собственной страны: посторонний, d'eracin'e[60], гражданин мира, кочевник. Обещал познакомить меня с Ларбо, который перевел «Улисса» и был очень близок к Джойсу («человеку в общении трудному»). Судя по всему, у Дьюдонне имеются собственные независимые средства, и немалые, чтобы понять это, довольно одного взгляда на его костюм: все, вплоть до со-ответственных ботинок, сделано на заказ. Говорит, что пишет примерно «две-три небольших статьи в год», а поэзию забросил совсем – «это занятие для молодых людей». Вся его жизнь пропитана культурой, сибаритством и экзотикой. Половину прошлого года он провел в Японии, говорит, что это совершенно завораживающая страна. Я попытался побольше выпытать у него о «Les Cosmopolites». О, это мир сгинул, сказал он, война изменила все. Когда я думаю о моей молодости, продолжал он, о том, что мы принимали как само собой разумеющееся, полагали навек несомненным, наделенным вечным существованием... Я был пленен: вот литературная жизнь, которую стоило вести; мне следовало родиться двумя десятилетиями раньше. Воображаю, что бы я сделал при моих-то 500 фунтах в год! Чувствую, во мне забрезжила идея следующей книги.

[Август]

Все

еще в Париже. Решил вернуться домой в конце недели. Весь месяц потрачен зря. Брожу по bouquinistes[61] на набережных Сены, покупая все, что удается найти из написанного Ларбо, Фаргом, Дьюдонне, Леве и т.д. Отыскал «Po`emes par un riche amateur»[62] Ларбо – совершенно очаровательные. «Космополиты» Логана Маунтстюарта – по-моему, звучит неплохо. Интересно, что скажет Уоллас? Геддес Браун пригласил меня отобедать, но я отговорился – сказался простуженным.

[Август]

Viens dans mon lit

Viens sor mon coeur

Je vaits te conter une historie

[Блез Сендрар]

Эротические сны о Лэнд. «Дом Шанталь» для меня ныне пуст. Брожу один по пыльному, купающемуся в солнечном свете, прекрасному Парижу, разглядывая туристов так, как если б те были чуждыми существами с далекой планеты. Ношу с собой несколько тонких томиков и читаю за одинокими обедами сочинения «Les Cosmopolites», погружаясь в мир wagon-lits[63], транс-сибирских экспрессов, мглистых северных городов, совершенной идиллии безлюдных островов под солнцем. Мне снится, что я в спальном вагоне, вместе с Лэнд, мы лежим голышом на одной полке, прижавшись друг к дружке, уносясь сквозь ночь на юг, – бутылка шампанского позвякивает в ведерке со льдом, и ритмический перестук колес по рельсам под нами убаюкивает нас. «Le doux train-train de notre vie paisible et monotone».

Письмо от Лэнд: в понедельник она собирается приехать в Париж, навестить дантиста. Не могли бы мы позавтракать вместе?

Понедельник, 31 августа

И я решил остаться, просто ради того, чтобы увидеться с Лэнд еще раз. Я встретился с ней у дома (рю дю Фобур Сен-Оноре) заменившего ей большую пломбу, так она мне сказала, дантиста. Перешли на левый берег, позавтракали в «Флори» – омлет, салат, бутылка вина. Я рассказал ей о Дьюдонне и «Les Cosmopolites». Вино – и то обстоятельство, что назавтра я собирался уехать домой, – развязали мне язык.

– Лэнд, – сказал я. – Мне нужно знать о Геддесе.

– Что ты имеешь в виду? Он мой друг. И ужасно мне нравится.

– Ты любишь его?

– Наверное, должна. По дружески.

– И он тебя любит, не сомневаюсь. Как удобно.

– Терпеть не могу, когда ты источаешь сарказмы, Логан. Ты начинаешь казаться совсем другим человеком.

– Вряд ли ты вправе винить меня за это.

Она смотрела на меня со смирением и жалостью:

– Что с тобой?

– Ты знаешь мои чувства к тебе, – ответил я, – и все-таки суешь мне под нос этого Геддеса Брауна. Если он тот, кто тебе нужен, так сделай же выбор. И не терзай меня так.

Она заставила меня замолчать:

– А я-то думала, что ты умудренный, знающий жизнь писатель, – сказала она, стараясь воздержаться от улыбки. – Геддес гомосексуалист.

– Гомосексуалист?

Этого дня я не забуду никогда. Мы вернулись в отель «Рембрандт». Ставни, чтобы защититься от жары, были опущены, кровать свежезастелена, мы сбросили одежду и с минуту наслаждались прохладой накрахмаленных, хрустких, еще не испятнанных нашим потом простыней на телах. Лэнд с ее челкой и девичьими, смотрящими вверх грудями. Целовать ее, ощущая на языке металлический, мятный привкус, оставленный утренними трудами дантиста. Смотреть, как она одевается, обнаруживая, что ягодицы и ляжки ее полнее, чем я думал. Я упиваюсь тем, что знаком ныне со всеми неповторимыми особенностями тела Лэнд. Провожаю ее до поезда на Трувиль – целая оратория звучит в моей голове.