Нутро любого человека
Шрифт:
–––––––––––––––––––––-
1928 [Октябрь] Самнер-плэйс
Поклевывающий окна лондонский дождь пробуждает мечты о Париже. Лежу на софе, воображая, что новая квартира Бена принадлежит мне, и размышляя о том, что бы я в ней переделал.
Любимый цвет: серо-коричневый / зеленый.
Любимый предмет меблировки: секретер Людовика XIV.
Любимая картина: Вламинк Бена.
Любимое время суток: коктейли в сумерках.
Je chante l’Europe, ses chemins de fer et th'e^atres
Et ses constellations de cit'es[38]...
[Валери Ларбо]
Мама своими хлопотами о том, что и когда я ем, выводит меня из терпения. «Меня не было шесть недель, – говорю я, – ты и понятия не имеешь, что я ел в это время». «Exactamente[39],–
Анна[40]. Анна-мания укоренилась во мне окончательно, а ведь я всего день как вернулся. В последний раз мне было с ней так хорошо, так грустно. Liebestr"aume – грезы любви? Любовные грезы? Любовные грезы об Анне? Пока она подмывалась в биде, я отошел к выходящему на улицу окну и увидел стоящего в терпеливом ожидании Полковника: оранжевый кончик его сигаретки разгорался, когда он затягивался.
[ПОЗДНЕЙШАЯ ВСТАВКА. 1955. Анна работала в первоклассном maison de tol'erance[41] «Дом Шанталь», расположенном на рю д’Асса неподалеку от бульвара Монпарнас. Дом был чистый, хорошо поставленный, как правило, там всегда были свободны с полдюжины девушек. Анна работала по пятницам, субботам и понедельникам. В конце 28-го, когда я начал захаживать туда, ей было, наверное, уже под сорок. Помню ее блестящие каштановые волосы, я всегда просил ее распускать их, что она и делала, неохотно. Кожа у нее была очень белая и уже начинала утрачивать упругость и крепость. Она ужасно стыдилась своего округлого, пухленького животика. Анна хорошо говорила по-французски и сносно по-английски. Муж Анны, Полковник, появлялся под конец ее рабочего дня и терпеливо ждал на улице, какая бы ни стояла погода. Русская революция и гражданская война лишили их всего. Когда Анна выходила, он предлагал ей руку, и они убредали в сторону станции метро на Монпарнасс – чета немолодых буржуа, вышедшая на прогулку. Я часто гадаю, не ранние ли мои сексуальные эксперименты с Тесс и Анной и испортили меня окончательно.]
[Ноябрь]
Когда я отдал Родерику рукопись «Воображенья человека», тот пролистал ее, будто телефонный справочник, и прочитал наугад несколько предложений. «Чувствую, она сделает мне имя», – сказал он. «Разве ты должен заботиться не о моем имени?». Он рассмеялся, немного резковато, и извинился за то, что слишком явно выставил напоказ свое честолюбие. Мы поговорили немного об Андре Моруа[42] – не возникнут ли у нас в связи с ним осложнения. Родерик считает, что Моруа оказал нам услугу – проложил путь, он идеальный первопроходец.
Мы с Родериком позавтракали (в «Плюще»), и я пошел домой, ощущая и возбуждение, и как будто утрату, странно. Мне двадцать два года и я только что сдал издателю мою первую книгу. А теперь смутно гадаю, что делать дальше. Писать другую, конечно, дурень.
Однажды, войдя в комнату Анны, я обнаружил около тазика забытую кем-то расческу. Она перепугалась, чего с нею почти не бывает, покраснела, точно инженю, одновременно и расстроившись, и рассердившись. И выбросила расческу в мусорную корзину. Этот след, оставленный предыдущим клиентом, взволновал ее сильнее, чем меня. На другой день я спросил, сколько ей лет, и она, рассмеявшись, ответила: «Oh, tr`es, tr`es vieille[43]». Интересно, на что они с Полковником жили после 1917-го? «Настолько старая, что могла бы быть моей матерью?» – спросил я. Несколько секунд она, наморщив лоб, серьезно обдумывала мой вопрос. Потом сказала: «Да, если бы была очень плохой девочкой». Встречаться со мной вне «Дома Шанталь» она отказывается, говорит, что это было бы нечестно по отношению к Полковнику. То, чем она занимается в «Доме», скрыто от посторонних глаз, здесь все делается с осторожностью и не распространяется за пределы входной двери. «Дом Шанталь» это просто источник средств для ее жизни с мужем, какой бы скромной та ни была (интересно, почему сам-то Полковник не работает? Хотя, может, и работает, откуда мне знать?). Я стал ее постоянным клиентом – другие девушки мне не нужны, – приходя, я ожидаю в салоне, пока освободится Анна. Я плачу мадам Шанталь 50 франков – по нынешнему курсу это меньше 2 фунтов. И еще приплачиваю 20 франков Анне. Она аккуратно складывает банкноту и опускает ее в кожаную сумочку на новомодной застежке-молнии. Мне нравится думать, что я хоть чем-то им помогаю. Я ощущаю заботу о них обоих – об Анне и ее печальном Полковнике.
Вторник, 25 декабря
В качестве рождественского подарка, Мама увеличила сумму, которую она мне выдает, до 500 фунтов в год. Наверное, мы очень богаты: мистер Прендергаст определенно творит в Соединенных Штатах чудеса. В Париже я могу жить на один фунт в день (визиты к Анне не в счет). Все еще жду новостей от Родерика.
Среда, 26 декабря
Написал Бену, спросив, не приютит ли он меня под Новый Год. Подумываю о том, чтобы начать писать роман, вдохновленный тем, что я знаю о жизни Анны. Однако осторожность твердит мне, что сначала следует узнать, какая участь ожидает ВЧ [«Воображенье человека»].
1929 [Вторник, 1 января]
ЛМС решает:
Покинуть дом и найти себе квартиру, предпочтительно, в Париже.
Почаще видеться с Лэнд.
Быть более жестким, менее уступчивым.
Работать, писать, жить.
Четверг, 24 января
Встреча с Лэнд – за коктейлем в «Кафе Ройял». Я прихожу пораньше, но с удовольствием сижу за стаканчиком – читаю и украдкой наблюдаю за представлением. Чувствую, что время, проведенное мной в Париже, дает мне замечательную возможность увидеть в перспективе то, что происходит здесь, в интеллектуальных кругах Лондона. Мне представляется, что выбор у нас невелик – либо подвыпившие журналисты, сторонники «Малой Англии» (Беннетт, Уэллс), либо очаровательный кружок снобистских эстетов (Блумзбери). Наблюдаю за снующими от столика к столику scribouillards: они не обращают никакого внимания на худощавого молодого человека, сидящего в углу с томиком Пруста.
Появляется Лэнд, как обычно, каждый третий из тех, мимо кого она проходит, здоровается с ней. Выглядит она усталой и почти сразу сообщает мне, что порвала с Бобби Джарреттом. Я выражаю ей сочувствие – искреннее. Она прикасается к моей руке и говорит: ты милый, Логан. Я высказываю предположение, что, возможно, ее работа (неоплачиваемая секретарша члена парламента от лейбористов)[44] могла оказаться проблемой для Бобби – сына баронета, приметного тори. Она соглашается: быть может, я прав, однако она думала, что Бобби «выше этого». Ничто так не разочаровывает, как недостатки любовника, напоминаю я ей, и думаю, что по-французски это замечание звучало бы лучше. Я также спросил, не является ли ее работа – наклеивание марок на циркуляры да печатание писем, – пустой тратой полученного ею образования (у нее, разумеется, первая степень). Напротив: она предсказывает, что после следующих выборов мы получим правительство лейбористов. Я проводил Лэнд до идущего в Хампстед поезда подземки и, когда мы на прощание поцеловались, легонько обнял ее.
Позже. Мама с мистером Прендергастом дают небольшой званный обед, снизу до меня доносится смех. Мама того и гляди поставит на граммофон пластинку с какой-нибудь румбой – ну вот, пожалуйста. Встреча с Лэнд вновь возвратила мои мысли к Оксфорду, ко все еще донимающей меня истории с получением низкой степени. Не могу понять, как я умудрился столь неверно оценить свои успехи. Мне действительно казалось, что я справился хорошо; я твердил об этом Ле-Мейну, когда меня вызвали к нему, – он так и не сумел согнать с лица разочарованное выражение. Х-Д прислал мне милое письмо, написал, что любая полученная в университете степень играет в жизни сколько-нибудь значительную роль лишь в течение первых двух недель: остальное, что верно и в отношении прочих сторон человеческого существования, зависит от самой личности. Дик Ходж получил вторую, Питер тоже. Касселл экзаменов вообще не выдержал. Престон получил первую и решил остаться в Оксфорде, писать докторскую. Мама так ни разу и не спросила, какую степень я получил: хотел бы я знать, чем, по ее мнению, я занимался в Оксфорде целых три года?
Анна-мания, что небезынтересно, после встречи с Лэнд поутихла. Я вдруг решил пожить в Лондоне немного дольше.
Пятница, 15 февраля
Встретился с Диком на Нориджском вокзале (какой наплыв воспоминаний!), и мы вместе поехали в Суоффем. Поля покрыты густым инеем, однако низкое солнце светит сильно, так сильно, что мы опустили в купе шторки. Ангус Касселл встретил нас на станции в довольно-таки щегольском «Дарраке». Дик отказался одолжить мне свое второе ружье («А почему?» – «Заведи свое»), пришлось обратиться к Ангусу, чтобы тот ссудил мне одно (сказал, что мое в ремонте). Ангус говорит, что дом битком набит оружием – проблем не будет.