Нутро любого человека
Шрифт:
Четверг, 28 января
Джизус-Колледж. Зверский холод. Отправляясь нынче утром в умывальню, надел, чтобы пересечь дворик, шляпу и пальто с шарфом, а после еще пришлось разбивать в раковине умывальника лед. Мы живем в средневековых строениях.
Долги Питера растут просто пугающе. Оказывается, под рождество у Тесс приключился бронхит, три недели она не могла ходить на работу и, соответственно, ничего не получала. Он попросил у отца в долг, однако отец отказал да еще и потребовал ревизии личного счета Питера. Я ссудил ему очередную пятерку (любовное гнездышко Тесс и Питера уже обошлось мне в 25 фунтов).
Съездил, прихватив
Суббота, 30 января
Мистер Скабиус приезжал в Оксфорд – поговорить с главой Бейллиола и с деканом. Питер вне себя, поскольку Тесс опять заболела, на сей раз инфлюэнцей, а он не смеет и близко подойти к ее дому. Он попросил меня съездить в деревню, объяснить Тесс, что происходит, и сказать, что он не знает, когда сможет снова увидеться с ней. Питер прав: после визита отца власти колледжа приглядывают за ним с особым тщанием. Я пообещал, что куплю завтра чего-нибудь вкусненького и велосипедом съезжу к Тесс.
Воскресенье, 31 января
Писать об этом нелегко, но придется. Руки дрожат.
Поездка в Айслип была трудной, – холод, порывистый ветер, а примерно за милю до деревни полил дождь. Тесс выглядела не такой уж и больной, хоть и сказала, что у нее начинается простуда; в домике было уютно и достаточно тепло, – огонь в камине, опущенные шторы. Она засуетилась: взяла мой влажный плащ и расстелила его по креслу, заварила свежего чаю, поставила передо мной жестянку с крекерами. Мы с ней впервые оказались наедине – странное чувство – было приятно, что она так хлопочет, мне словно бы мельком показали, что значит иметь жену – кого-то, к кому ты приходишь домой, кто снимает с тебя плащ и расправляет его на кресле у огня, кто приносит тебе чай. Эти фантазии становились все более волнующими, – я имею в виду, сексуально волнующими, – мы с Тесс поговорили со всей откровенностью о Питере, о его отце и подозрениях отца. Тесс сказала, что очень благодарна мне за прямоту и помощь, – она знает о моей финансовой поддержке их союза. Сказала, что я именно таков, каким и должен быть «настоящий друг».
Она была необычайно говорлива, радовалась компании, возможности излить душу. И совсем оставила тон вежливой сдержанности, который обычно окрашивал ее разговоры со мной. В какой-то миг Тесс наклонилась, чтобы подлить мне чаю, концы ее шали разошлись и я обнаружил, что пожираю глазами ее тело, плавность его изгибов – Господи, ну почему я пишу, точно автор любовных романов? Дневник требует окончательной прямоты, полной искренности. Я украдкой поглядывал на груди и зад Тесс и пытался представить ее голой. Она «порядочная» девушка, Тесс, сдержанная, учтивая. Но она ведь не знает, что я видел ее с Питером совсем другой, видел, как она расстегнула его брюки, как держала в руке член. Существует иная Тесс, интересующая меня гораздо больше.
Потом она спросила, когда снова приедет Питер, и я сказал, что не знаю, возможно, через пару недель, а может, и позже – через месяц? – просто нужно подождать, пока улягутся все подозрения. Это ее огорошило, она отвернулась к огню и тихо заплакала, повторяя: «Месяц? Целый месяц?». Мне стало по-настоящему жалко ее. Тесс одинока, ни друзей, ни родных, и в конце концов, это ведь она покинула дом, пошла на лишения, это ей приходится проводить каждый день в напряжении, притворяясь «мисс Скабиус», у которой учится в Оксфорде «брат».
Я опустился рядом с ней на колени, обнял рукой за плечи – и тихий плач Тесс тут же обратился в громкие рыдания, и она обхватила меня, зарывшись лицом мне в плечо, у самой шеи.
Жаль, но приходится сообщить, что соприкосновение с ее телом страшно возбудило меня. Эта теплая, хорошенькая, рыдающая девушка в моих объятиях – я ничего не мог с собой поделать. Я прижал ее к себе, тронул губами шею, и не успел даже что-либо подумать или сделать, как мы уже целовались с несдержанностью почти животной.
Размышляя над этим сейчас (только что подлил себе виски), я чувствую уверенность в том, что мое поведение с Тесс было выражением всех испытанных мной с Лэнд разочарований – думаю, и Тесс выплеснула все свои разочарования по части Питера. Мы оказались рядом друг с дружкой, наедине, у нас была общая тайна... Нам требовалось какое-то физическое выражение нашей подавленности. Потребность и возможность – ингредиенты всех измен.
Бог знает, как далеко это могло бы зайти, но я пришел в себя и мягко разъял наши объятия. Я встал и несдержанность мгновенно сменилась неловкостью и смущением. Мы оба тяжело дышали. Тесс завернулась в шаль, разгладила под нею смявшееся на груди платье. Но на один краткий миг, перед тем, как она отвернулась, я увидел другую Тесс. Она взглянула на меня, я бы сказал, с беспримесной, волнующей чувственностью.
Я извинился. Она извинилась. Я сказал, что оба мы были расстроены и немного забылись. Она согласилась. Я сказал, что мне лучше уйти и натянул теплый, влажный плащ.
– Ты придешь ко мне снова, Логан? – спросила она. – Я к тому, что теперь, когда Питер...
– Я могу время от времени заглядывать к тебе, – осторожно ответил я. – Но только если ты этого хочешь.
– С работы я возвращаюсь после шести, – сказала она, – однако по воскресеньям всегда дома.
– Хорошо, может быть, в воскресенье. Послушай, я сказать не могу, как мне жаль.
– Не думай об этом, – отозвалась она. – Это касается только нас двоих. И никому другому об этом знать не обязательно.
– Ладно, значит, я приеду в следующее воскресенье, – сказал я голосом, почему-то вдруг ставшим сухим и хриплым.
В колледж я возвращался, предаваясь похотливым мечтаниям.
Разумеется, сейчас, когда я это пишу, меня одолевают сомнения – и стыд. Откуда мне, собственно знать, что такое взгляд, полный беспримесной чувственности? И чем я занимаюсь, погружаясь в пылкие, лихорадочные мечты о молодой женщине, которую любит Питер, самый старый из моих друзей? Почем знать, быть может, то, что я счел заманчивым обещанием, было не более чем сочувствием и участливостью.