Нутро любого человека
Шрифт:
Вторник, 2 февраля
Ле-Мейн очень зло отозвался о моем последнем эссе, посвященном Питту-младшему. «Четверка с минусом – тройка, тройка с двумя плюсами, – сказал он. – Совершенно бесцветно. Что значит, он умер от подагры? От подагры не умирают, да и в любом случае, какое это имеет отношение к его карьере? Продолжайте в том же духе, и я гарантирую вам звание бакалавра с отличием третьей степени. Что с вами творится?».
Я промямлил нечто лживое о семейных проблемах. Он понял, что я вру.
– Да, но вы не прилагаете ни малейших усилий, – сказал Ле-Мейн. – Уж это-то я вижу за милю. Вы можете заблуждаться, можете упорствовать в заблуждениях, это пожалуйста. Однако терпеть человека, который даже и не старается чего-то добиться,
Я принес обычные сконфуженные обеты. Он и пугает, и раздражает меня, наш Ле-Мейн: я замечаю, что одновременно хочу и порадовать его, и сказать, что мне наплевать на его одобрение. Это и есть определение хорошего учителя? Очень похоже на Х-Д.
Пил в Бейллиоле чай с Питером, изложил ему отредактированную версию моего посещения Тесс. По словам Питера, отец думает, что он попал в лапы шулеров или спился с круга: отец и на секунду не заподозрил, что в жизни сына есть какая-то другая сторона. И все же, ему придется быть очень, очень осторожным. Я вызвался поддерживать связь между ним и Тесс. Наш разговор прервал студент по имени Пауэлл[34], как выяснилось, тоже историк, я его где-то видел. Его тьютор – Кеннет Белл. Питер, похоже, очень близок с бейллиолскими итонцами – их тут едва ли не десятки. Я начал жаловаться на Ле-Мейна, на отупляющую скуку курса по истории, и Пауэлл предложил мне перебраться на английскую литературу. Он сказал, что у него есть друг на этом курсе, так тот превозносит до небес молодого эксетерского преподавателя по имени Когхилл[35]. «Всего-то через дорогу перейти», – сказал он. Пригласил меня выпить с ним: его друг все мне расскажет.
Неплохая идея, этот возможный переход. Очень хочется расплеваться с историей, хотя я, надо полагать, потеряю стипендию. Может, еще не слишком поздно?
Среда, 3 февраля
Почтовая карточка от Тесс: «Дорогой Логан, пожалуйста, постарайся приехать в воскресенье до ленча. После полудня я буду занята. Искренне твоя, Тесс». Она не хочет, чтобы я появился, когда свет начнет уже меркнуть. Уж такие-то сигналы я понимаю. Вот тебе и «беспримесная чувственность» ее взгляда.
Выпивал с Пауэллом и его другом Генри Йорком в их обители на Кинг-Эдуард-стрит. Пауэлл любезен; Йорку присуща несколько вялая сдержанность, у итонцев нередкая. Так и не знаю, является ли она результатом хронической застенчивости или величавой самоуверенности. Йорк сказал, что пишет роман – «Как и все в Оксфорде», – заметил я и получил от него в награду свирепый взгляд. Он считает, что Когхилл великолепен. Думаю, прежде, чем знакомиться с Когхиллом, мне следует переговорить с Ле-Мейном.
Четверг, 4 февраля
День в Бодлианской библиотеке, писал для Ле-Мейна эссе о Генрихе VIII, – хочу получить «отлично». Нужно, чтобы он понял, – я перехожу на курс английской литературы не потому, что не справляюсь с историей. В «Королевской голове» столкнулся с Диком – старая дружба восстановлена. У него ступня в гипсе, передвигается с палочкой. Говорит, что сломал два пальца. На вопрос – как, ответил «рыбу ловил».
Воскресенье, 7 февраля
Поехал велосипедом в Айслип. Вез подарки от Питера – сотню сигарет, бутылку джина, пять банок тушенки, баночку сливового джема и бумажку в пять фунтов. Тесс попросила наколоть дров для камина, и я провел час в саду за домиком, рубя подаренные ей соседом зеленоватые дубовые поленья. Другой сосед выставил из-за садовой ограды голову и поинтересовался – не я ли и есть мистер Скабиус.
– Я друг мистера Скабиуса. Мистеру Скабиусу нездоровится.
– Печально слышать, – сказал он и, понизив голос, добавил: – Мисс Скабиус очаровательная юная леди. На нашей улочке ее все очень любят. Ужасное потрясение вот так потерять родителей – да еще и в молодые годы.
Я согласился, озадаченный, и вернулся к дровам.
Когда спина и плечи у меня заныли, а на ладонях начали набухать мозоли, я решил остановиться.
Моя руки в маленькой кухоньке, я крикнул, не оборачиваясь:
– Тесс, на твоем месте я занес бы дрова в дом, их надо просушить, а то гореть будут
И тут же в моих ушах зазвучал голос Тесс, совсем близкий:
– Не надо кричать, Логан, я стою у тебя за спиной.
И я почувствовал, как тяжесть ее мягкого тела привалилась ко мне, как меня обвили ее руки. Я завернул кран – это шум текущей воды заглушил шаги Тесс. Губы ее коснулись моей шеи.
– Пойдем в постель, Логан, – прошептала она.
Первый раз был ужасен. Голые, мы скользнули в постель, обнялись, и я почти сразу же опрыскал все простыни. Она поднялась, принесла джин Питера, мы выпили по стаканчику и выкурили по сигаретке. Я мог лишь дивиться на ее наготу. Мне кажется мгновения, когда ты первый раз обнажаешься вместе с женщиной, должны сохраняться в памяти дольше, чем воспоминания о самом акте любви. Зрелое, теплое, мягкое тело Тесс, прижимавшееся к моему, – ее груди, бедра, живот, – это чувственный отпечаток, который останется во мне после нашего свидания. Во второй раз получилось лучше: все произошло быстро (я, кажется, успел пробыть в ней всего несколько секунд и не смог удержаться), но произошло; это было настоящее. «Мне бывает так одиноко», – вот и все, что она сказала в объяснение. Я никаких вопросов не задавал: я отключил все рациональное, аналитическое, морализирующее, что есть у меня в голове. Мы перекатывались под одеялами и покрывалами, целуясь и приникая друг к дружке, я изучал тактильные возможности ее тела. Потом Тесс без особых церемоний выставила меня из постели: «Мы не можем провести здесь весь день», – сказала она. Мы разогрели банку тушенки, Тесс толстыми ломтями нарезала хлеб, намазала его маслом, мы пили чистый джин. Самое упоительное воскресенье в моей жизни. Назад, в Оксфорд я возвращался пьяным – во всех смыслах этого слова, но, помню, думал: умная девушка – рубка дров, воскресный ленч и раннее послеполуденное прощание – ни у кого из соседей не возникнет вопросов насчет незапятнанности ее репутации.
Сижу теперь в моей комнате, прислушиваюсь к топоту ног на лестнице, и мне кажется, что все колокола Оксфорда отзванивают за упокой этого зимнего вечера. И говорю себе: Логан Маунтстюарт, ты больше не девственник. Я ощущаю боль в мошонке – в «яйцах», как называет ее Дик Ходж, – и стараюсь не обращать внимания на въедливый, неприятный голос, твердящий мне: это девушка, которую любит самый старый твой друг, девушка, на которой он хочет жениться... А я отвечаю: больше такого не случится, это было одно из тех безумных мгновений, которые выпадают, когда двое остаются наедине, мы оба вернемся к нашим прежним «я», не изменясь. Может быть, если повторять это достаточно часто, мне, в конце концов удастся поверить, что так оно и будет. 7 февраля 1926-го. Дата, которая выжжена, вырезана, оттиснута на истории моей жизни.
Воскресенье, 14 февраля
В Айслипе. Два раза. О Питере ни слова. Если мы и разговариваем, то о вещах незначащих: о женщине, которая управляет почтовой конторой, о людях из питомника.
На этой неделе Ле-Мейн отозвался о моем эссе, как о «возвращении к форме».
Воскресенье, 21 марта
С «воскресеньями Тесс» покончено: мои секс-воскресенья отправлены на хранение в память. Сегодня к ней поехал Питер. Он считает, что прождал уже достаточно долго. Я провел с Тесс пять воскресений... Господи, мне почти плакать хочется. Но я ведь знал, что этому придет конец: я не люблю Тесс, и она меня не любит. И все-таки странно, я негодую на то, что Питер там, занимает мое место. Будет ли он есть тушенку и пить джин? Это стало у нас ритуалом: сначала соития, потом джин, потом завтрак. Я всегда уходил между двумя и тремя часами дня. Боже мой, Тесс – с твоим бесстрастным квадратным лицом, с твоими густыми каштановыми волосами, с твоими мозолистыми ладонями садовницы, с обгрызенными ногтями, с тем, как неловко держала ты сигарету. Ты любила мастурбировать меня, почти как если бы то был увлекательный новый опыт с моим концом, и всегда легонько взвизгивала от удовольствия, когда из него била сперма – «Вот оно, – говорила ты, – я знаю, она идет, теперь уж в любую секунду!». Что я буду делать без тебя?