Нутро любого человека

Бойд Уильям

На самом-то деле, Тесс спасла меня от Лэнд (и от Люси, уж если на то пошло). Теперь, когда я прошел через подлинные, взрослые половые отношения с женщиной, я обрел способность смотреть на Лэнд по-новому, объективно – без гнева и застилающей взор розовой дымки мальчишеской страсти. И потому могу сказать, что меня все еще влечет к ней, – признаю это открыто, – однако, если она предпочитает мне милейшего Бобби Джарретта, значит так тому и быть.

Мы спускались накатом с холма близ Гарсингтона, когда нас окликнул стоявший у дороги мужчина. Мы остановились: это был знакомый Лэнд по имени, насколько мне удалось разобрать, Зигги (Зигмунд?) Клей.[36] Он держал в руках альбом для набросков и акварельные краски, одет был в костюм из крепкого твида, казавшийся размера на три большим, чем ему требуется. Вскоре выяснилось, что живет он в Поместье. Не по годам лысый, Зигги отрастил, в виде компенсации, большие пиратские усы. Он пригласил нас на чай – и не пожелал

слушать никаких отговорок (волевая, что называется, натура). Мы вкатили велосипеды обратно на холм и оставили их у парадной двери дома, под защитой самой высокой, какую я когда-либо видел, живой тисовой изгороди. Клей провел нас на довольно красивую боковую каменную террасу с аркадой. С террасы открывался вид до самого Дидкота, а внизу под нами лежал спадающий к зеркальному озеру парк, уставленный статуями и затененный древними дубами. Зигмунд позвонил в колокольчик и потребовал у горничной чаю – та сказала, что чай уже подавали и все давно убрано. «А я хочу чаю», – заявил Зигмунд, и чай в конце концов принесли – вместе с бутербродами и половинкой кекса с цукатами и орехами. Пока мы пили и ели, Зигмунд называл нам имена других гостей дома, прогуливавшихся вокруг декоративного озера: Вирджинии и Леонарда Вулф[37], Олдоса Хаксли и некой мисс Спендер-Клей (не родственницы Зигмунда, подчеркнул он, добавив, что хочет жениться на ней, поскольку она – одна из богатейших женщин Англии). Затем на террасу вышла Оттолайн Моррелл и выбранила «дорогого Зигги» за то, что он потребовал второго чая. «Самый жалкий второй чай, какой мне когда-либо подавали», – пожаловался он в ответ (похоже, его бесцеремонные протесты доставляют ей удовольствие). Меня представили – Лэнд она знала и так: есть ли на свете люди, не знакомые с Лэнд? На леди Оттолайн было пурпурное платье и пестрая шаль, у нее ярко-рыжие волосы. Поначалу она обходилась со мной чрезвычайно любезно, сказала, что я должен еще раз прийти в Гарсингтон, и спросила, в каком колледже я учусь. Когда же я ответил, что в Джизус-Колледже, на лице ее мелькнуло такое удивление, точно я назвал Тимбукту или Джон-о’Гротс. «В Джизусе? – сказала она. – В Джизусе я никого не знаю».

– Возможно, вы знаете моего тьютора, Филипа Ле-Мейна.

– О, этот. На вашем месте я сменила бы тьютора, мистер Стюартон.

От озера уже подходили другие гости и по мере их появления, меня представляли каждому (делал это запомнивший мою фамилию Зигги), так что я обменялся рукопожатиями с Вулфами, Хаксли и одной из богатейших женщин Англии.

– Молодой человек учится у Филипа Ле-Мейна, – исполненным значения тоном сообщила леди Оттолайн Вирджинии Вулф.

– А, у этого лицемерного паука, – отозвалась та, и все вокруг зафыркали – кроме меня. Миссис Вулф оглядела меня с головы до ног: – Вижу, я вас огорчила. Вы, вероятно, почитаете его.

– Ничуть... – однако, прежде чем я успел что-либо добавить, леди Оттолайн сказала, что пора всем подняться наверх и переодеться. И мы с Лэнд ускользнули из дома.

Четверг, 30 сентября

Разъезды: июль – в Довиле (с мамой и мистером Прендергастом). Приятный дом, отвратительная погода. Затем в Лондоне, где мы изнемогали от жары. Август: в Галашилсе, у Дика. Много стрелял по птицам – ни в одну, рад сообщить, не попал. 20 авг. отправился путешествовать. Три дня в Париже с Беном, затем Виши – Лион – Гренобль – Женева. Оттуда в Йер, чтобы немного пожить на вилле, которую сняли в новом городе мистер и миссис Холден-Доуз. Йер очень красив – замок, пальмы, – но там слишком много англичан. Здесь есть даже английский вице-консул (старый армейский друг Х-Д), англиканская церковь и английский доктор. Джеймс, как я должен теперь научиться называть Х-Д, по-прежнему ироничен, он наложил запрет на любые разговоры про Абби. Цинтия совершенно очаровательна: они выглядят очень счастливой супружеской четой и счастье их заразительно – не думаю, что за всю мою жизнь мне выпадали такие спокойные десять дней. По утрам Цинтия упражнялась в игре на фортепиано, а я, как правило, отправлялся купаться на Костабелле. У них очень хороший повар, так что большую часть вечеров мы обедали дома, – разговаривали, пили, слушали граммофон (музыка самая разная: Массне, Глюк, Вивальди, Брамс, Брук). Джеймс сказал, что до окончания учебы навестит меня в Оксфорде: никак не могу свыкнуться с тем, что вот-вот начнется последний мой год.

Во всяком случае, жилье у меня здесь хорошее. Спальня отдельная, а гостиную и ванную комнату я делю с малым по имени Эш, изучающим медицину, биологию, химию и так далее. Вследствие чего, у нас с ним мало, а то и вовсе нет тем для разговоров; если он не у себя в комнате, значит, скорее всего, сидит в «Гербе Виктории» или отправился в химическую лабораторию около Клебе. Наш домохозяин и его жена – Артур и Сесили Бруэр – живут под нами, на первом этаже. Миссис Бруэр кормит нас утром и вечером, ленч следует заказывать за сутки вперед, стоит он на одну шестую больше. Счастлив я здесь не буду, но буду доволен.

В

августе Питер попросил меня отправиться с ним и Тесс в Ирландию, на автомобильную прогулку. Я не видел Тесс с нашего последнего совместного воскресенья, и мысль о том, что придется изображать прикрытие для «мистера и миссис Скабиус», показалась мне невыносимой. Я кое-как отговорился, но, думаю, у Питера возникли некие подозрения. Он спросил, не поссорились ли мы с Тесс: «Всякий раз, как я упоминаю твое имя, она меняет тему». Я сказал, ничего подобного, по-моему, она замечательная девушка. Пишу это сейчас и думаю о ней, о ее щедрой, незатейливо чувственной натуре. Она что-то высвободила во мне, мне кажется, что характер первого, всепоглощающего сексуального переживания способен определить желания и аппетит человека на всю его дальнейшую жизнь. Не проведу ли я оставшиеся годы в поисках новой Тесс? Не станут ли для меня обкусанные ногти знаком, своего рода сексуальной закладкой в книге жизни?

Пятница, 12 ноября

Обед в «Георге» с Ле-Мейном и Джеймсом Хоулден-Дозом. Цинтия дает концерт в Антверпене, ни больше, ни меньше, так что компания у нас была исключительно мужская. Поначалу мы, как мне показалось, были немного скованы, в воздухе витало ощущение соперничества между моими соседями по столу, собственнических настроений – кто знает меня лучше, кому я обязан большим, чье влияние на меня сильнее и протянет дольше? Впрочем, мы налегали на спиртное и после супа и рыбы почувствовали себя привольнее. Ле-Мейн и Х-Д принялись обмениваться сведениями об общих знакомых – этот теперь член парламента, тот помощник министра, а тот «плохо кончил». Я сказал о том, какое сильное впечатление производит на меня эта сеть связей, – начальник разведки сидит в Оксфорде, а мириады его шпионов прилежно трудятся за границей, – и Х-Д ответил: «О да, паутина, которую столь старательно сплел Филип, куда обширнее, чем думают многие». Тут я вспомнил выпад Вирджинии Вулф и связанный с ним обмен репликами, и рассказал о том, какую вспышку враждебности вызвало в Гарсингтоне упоминание о Ле-Мейне. Он с наслаждением выслушал меня – был искренне доволен, – и поведал нам, чем заслужил тамошнее негодование.

В Гарсингтон его приглашали дважды: в первый раз все прошло гладко («Меня испытали и сочли пригодным», – сказал Ле-Мейн), а вот во второй – в 1924-м – приключилась большая неловкость.

– Мы сгрудились у дверей, ожидая, когда нас пригласят в столовую, – рассказывал Ле-Мейн, – и я услышал, как некая женщина из тех, кто стоял у меня за спиной, довольно громко произнесла: «Нет, могу назвать точную дату: характер человека изменился в декабре 1910 года».

Ле-Мейн повернулся к кому-то из бывших с ним рядом и, не подумав, сказал: «Если вам потребуется умещающийся в одно предложение пример бессмысленного идиотизма, лучше этого вы не найдете». И сразу обо всем забыл. Впрочем, в этом месте своего рассказа он прибавил: «Нет. Думаю, я сказал нечто еще более резкое». Так или иначе, это замечание было доведено до сведения Оттолайн Моррелл, которая немедля – настоящая подруга – пересказала его громогласной даме – Вирджинии Вулф.

– Она только что прочла в Кембридже какую-то лекцию, была, в общем и целом, довольна собой и норовила оповестить об этом своем мнении всех и каждого. Я же вдруг стал персоной нон грата. Под конец обеда ко мне подошел Кейнс и спросил, чем я обидел Вирджинию. Оттолайн, когда я покидал дом, не подала мне руки.

Я спросил, почему Вулф, прославленная писательница, столь болезненно относится к критике.

– По-видимому, она невероятно, невротически ранима, – ответил Ле-Мейн.

– Таков уж склад ее сознания, – сказал Х-Д. – Исконная неуверенность самоучки в себе.

Он улыбнулся Ле-Мейну:

– Вероятно, она сочла тебя чересчур умным.

– Худшего оскорбления для англичанина не придумаешь, – отозвался Ле-Мейн. – Хотя, – готов полностью признать мою вину.

И мы разговорились об интеллекте и многообразных благах его (миссис Вулф получила попутно еще несколько пинков).

Но ведь слишком разумным быть невозможно, сказал я. И порою интеллект это для человека не достоинство, а проклятие.

– Да, тут вам придется как-то выкручиваться, – сказал Ле-Мейн. Я с ним согласен не был, однако он не дал мне вставить ни слова. – Не клевещите на свои мыслительные способности, Логан. Вам повезло – и вы даже не знаете как: невежество не благо.

Затем Х-Д перевел разговор на мое будущее, перевел несколько слишком гладко, подумал я, сообразив, что они составили какой-то заговор на мой счет. Я сказал, что хочу закончить книгу о Шелли.

– Ну и заканчивайте себе на здоровье, в свободное время, – ответил Ле-Мейн. – Как вы насчет колледжа Олл-Соулз? Вы вполне могли бы попытаться стать членом его совета.

Сама мысль об этом показалась мне нелепой, а вскоре мы уже слишком захмелели для серьезного разговора. Однако, когда мы надевали плащи (Ле-Мейн еще оставался в зале, разговаривал с каким-то знакомым), Х-Д сказал: «Подумайте об этом, Логан. Филип редко предлагает кому-либо свою поддержку».