Няня для сурового папы
Шрифт:
Я чувствую его везде — на пояснице, внизу живота под пупком, на бёдрах и на ягодицах.
— Не хочу, чтобы ты заболела, — слышу его хриплый шёпот над ухом, а затем откуда-то появляется одеяло, которым он меня укрывает, а спине почему-то наоборот становится прохладно. — Ты меня напугала, Маша, — снова шёпот, мурашками расползающийся по рукам.
А затем я ощущаю тепло на шее. Горячее, влажное. Мои глаза пытаются сфокусироваться, но картинка будто смазывается. Я лишь понимаю, что это Миша меня целует. Ведёт носом по шее и прикусывает ключицу.
Последнее желание в голове — сказать «не уходи». Но губы не слушаются. И образ всё дальше ускользает и погружается в темноту. А потом вдруг… тепло возвращается. Где-то в области лба. Веки начинают подрагивать, пока глаза не раскрываются.
— Проснулась?
Первое, что я вижу — это Мишино лицо.
Он сидит на постели рядом со мной. Его рука у меня на лбу, словно он проверяет температуру. Я в своей комнате. И судя по всему, уже утро.
Как я тут оказалась?
Последнее, что я помню, как засыпала на Мишиной груди, смотря фильм в гостиной. Он сам меня сюда принёс?
— А ты… Что ты тут делаешь? — спрашиваю, чуть приподнявшись на локтях, и с прискорбием отмечаю, что ночью сбила с себя всё одеяло, и оно сейчас валяется в ногах.
Вот чёрт! Я вообще-то должна в ознобе, трястись укрытая семью пледами с бледными губами!
— Бужу тебя, — отвечает Бурый, убрав руку от моего лба.
— Обычно ты сначала… стучишься и орёшь через дверь.
— Обычно ты не тонешь в ледяном озере, Марья Алексевна. Как ты себя чувствуешь? Я хотел съездить на работу. Кое-какие детали привезли.
На работу? Нет, нет, нет. Только не это! Он, что, сейчас поедет доделывать мою машину?!
— Чувствую себя… Эээ… Кажется, в горле першит, — сжимаю пальцы в кулак и прикладываю ко рту. Давлю из себя кашель. — Прям свербит. Неприятное такое ощущение.
— Да? — хмыкает Бурый и уголки его губ дёргаются в едва уловимой усмешке. — Ну, в вопросах здоровья лучше перебдеть, чем недобдеть.
— Да-да. Я тоже так думаю, — хаотично киваю, выпучив глаза и продолжая подкашливать. — Может, тебе лучше вообще не ехать на работу? Ну, пару дней мне лучше отлежаться. Мало ли, вдруг я с девочками не справлюсь.
— Я туда и обратно, Марья Алексевна. Завтрак уже готов. Так что твоя задача только их накормить и самой поесть. Я скоро вернусь. Надо ещё твои сапоги с озера забрать. Миша выходит из комнаты, а я начинаю размышлять, что можно использовать в качестве инструмента по удержанию себя в доме.
Так, озноб был… кашель был… Можно ещё потерять сознание!
Всё это временно, Маша. Перед смертью не надышишься. Единственная возможность остаться, это если Бурый захочет этого сам. А как можно захотеть добровольно оставить у себя в доме человека-косяка? У него и без тебя проблем хватает. Двое детей. И ты третья. Он сам сказал, что ты хуже трёхлетки…
Вздохнув, поднимаюсь с постели и топаю на кухню. Девочки, на удивление, уже сидят за столом и, видимо, ждут меня.
— Маша, папа сделал блины с мёдом.
— Здорово. Вы умылись? Сейчас я тоже умоюсь и накрою на стол.
— Ага. Мы умылись и зубы почистили, и ещё тебе лисунок налисовали.
— Правда? Какой? Ещё одну памятку безопасности?
— Неа, — Тася улыбается и протягивает мне лист. — Это мы, а это ты.
На рисунке изображена семья медведей. Теперь не только медвежата и папа-медведь, но ещё и медведица. Кажется, девочки приняли меня в медвежью стаю.
— Маша, а ты с нами останешься? — спрашивает вдруг Вася.
Я отрываю взгляд от рисунка и перевожу его на девочек. Они обе смотрят на меня, хлопая глазами.
Только ответить мне нечего, потому что это не от меня зависит.
— Давайте есть блины.
Глава 25
Миша— Помидорку, пожалуйста, передай.
— Пожалуйста, — протягиваю Маше помидор и возвращаюсь к нарезанию лапши из теста.
— И ещё вон ту доску, пожалуйста.
— Пожалуйста, — протягиваю доску.
— И ещё мне нужен…
— Ты специально?! — обрываю Машу, не дав озвучить новую просьбу.
— Что, специально?
— Не прикидывайся. Обиделась, что Андрей забрал девочек кататься в лесу на ватрушке, а мы с ними не поехали. Я твои надутые губы уже скоро на расстоянии километра начну узнавать.
— Ничего подобного, Михаил Валерьевич. Я не обижалась!
— Смею тебе напомнить, Марья Алексевна, что ты у нас вроде как болеешь. Так что какой тебе лес и ватрушки? — выгибаю бровь, упустив тот момент, что ничерта она не болеет.
И вообще я поверить не могу, что эта пигалица продолжает симулировать, а я продолжаю делать вид, что верю ей. Охренеть как по-взрослому. Два дебила — это сила. А стоит присыпать этот цирк ещё и специями из ремонта автомобиля — вообще огонь. Я как какой-то малолетний звиздюк продолжаю притворяться, что езжу по утрам делать её машину, заказываю типа какие-то детали, хотя на самом деле автомобиль Маши был готов ещё в тот день, когда она под лёд провалилась. И сама Маша особо про машину разговор не заводит, изворотливо избегая этой темы.
— А я и не хотела ехать кататься в зимний лес, Михаил Валерьевич, — цедит сквозь зубы, с силой ударяя ножом по помидоре.
— Ага, я вижу.
— Твои глаза видят явно не то, что нужно. Я злюсь, потому что ты снова шутил про мой зад при Андрее. Хотя обещал этого не делать.
— Вообще-то я не шутил, — хмыкаю, скользнув взглядом по Машиным ногам, когда она наклоняется, чтобы достать из ящика чашку. Снова она напялила платье, которое чуть зад прикрывает. Мне и без этих платьев в последнее время трудно себя сдерживать… — Я объяснил, почему мы не можем поехать вместе с ними. Пришлось рассказать, как так вышло, что ты заболела. А что, тебя так беспокоит, что о тебе подумает мой брат?