Ныряющие в темноту

Кэрсон Роберт

По дороге домой, снова автостопом, они пытались представить себе жизнь дома и его обитателей: банки с консервами указывали на присутствие женщины, окна не были заколочены досками, значит, обитатели покинули дом неожиданно, газеты мог оставить какой-то родственник через годы после того, как дом покинул последний его житель. Они выстраивали гипотезы, а время бежало.

Спустя несколько дней ребята хотели снова доехать автостопом до этого дома, но так и не смогли объяснить человеку, который подобрал их на дороге, куда им конкретно надо. Мальчики прошли по сельской дороге, но ничего не нашли. Они пытались найти дом на следующий день, и еще на следующий, однако

каждый раз их попытки заканчивались неудачей.

Им отчаянно хотелось вернуться туда. Они предприняли полдюжины попыток, даже составляли карты, но так и не нашли дом и не узнали, где они побывали. Мальчики много путешествовали автостопом, но ни разу не встретили такое же интересное место.

Джон поступил в среднюю школу Гарден-Сити в 1965 году, когда первые морские пехотинцы высадились в Дананге. Он уже был высоким парнем, с коротко остриженными светлыми волосами и намечавшейся квадратной челюстью. Он легко заводил друзей, особенно среди парней, уважающих его необузданность, — черту, которая позволяла ему проехать автостопом пятьдесят миль или на полную вывернуть рукоять газа на мотоцикле.

В средней школе академические успехи Джона были неяркими. Однако к окончанию первого года он уже умел управлять впечатлениями, которые сопровождали его с начальной школы в виде неясных попутчиков. Гарден-Сити был изолирован от всего мира, как казалось Джону, со всех сторон закрыт защитным колпаком, который хранил обитателей от всего происходящего вокруг. Заботы их казались мелкими. Всех волновали такие вещи, как самый лучший загородный домик или дополнительные пневматические рессоры для нового «Мустанга», которые обещал поставить папа. Соседи утверждали, что они за соблюдение прав человека, и даже с пеной у рта доказывали пользу присутствия «черного мальчика» в средней школе, но в Гарден-Сити не жил никто из национальных меньшинств или из рабочего класса.

Учась в старших классах, Джон сохранил любовь к побережью. Но он даже и не мечтал о том, чтобы стать рыбаком мирового класса, или чемпионом по серфингу, или следующим Жаком Кусто. Помимо собственного деда, он не признавал никаких других героев. У него не было клички — факт, который, как он полагал, подытоживал его пребывание в средней школе. И его всегда сильно тянуло к океану. Каждый раз, когда он смотрел на Атлантику, он поражался грандиозности мира, лежащего за пределами Гарден-Сити.

В 1968 году, когда Джон учился в последнем классе, страна захлебывалась от сообщений об огромных потерях во Вьетнаме. У каждого было свое мнение по этому поводу, и Джон выслушивал всех. Но чем больше мнений воспринимал Джон, тем больше он подозревал, что эти люди ничего на деле, не знают. Не то чтобы он сомневался в их убежденности, фактически он восхищался их страстностью и чувствовал воодушевление эпохи, но его интересовала жизнь людей, стоящая за этими мнениями, и чем больше он спрашивал, тем больше убеждался в том, что мало кто хоть раз был в открытом мире и видел все собственными глазами.

К этому времени родители Джона развелись, и отец перебрался в Калифорнию. Однажды вечером он позвонил домой и спросил сына о его планах на будущее. Джон знал, что хотел услышать отец: он поступит в Йельский университет, а потом займется чем-то, достойным интеллектуала. Вместо этого Джон почувствовал, что сами собой из него вырываются совсем другие слова. Он сказал отцу, что хотел бы исследовать мир, но не как турист или интеллектуал. Ему нужны ответы на многие вопросы. Он сказал отцу, что еще не знает, куда отправится, но он должен это сделать, он должен увидеть все собственными глазами.

«Черта с два!» — взорвался отец. Дело в том, что Джек открыл собственное дело: изобрел «Бар-О-Матик», устройство, которое позволяет барменам разливать виски с содовой сразу по нескольким стаканам из одного крана. Он поднимался высоко, у него завелись деньги, и он решил, что Джон будет, работать у него на фирме.

— Это твой план, а не мой, — ответил ему Джон.

— Если ты этого не сделаешь, закончишь простым работягой.

Джон повесил трубку.

В начале 1969 года, во время последнего полугодия средней школы, одна из девушек в его классе ходила с черной повязкой на руке. Бомбардировщики «Б-52» провели недавно массированные рейды на цели недалеко от камбоджийской границы. Члены Американского движения протеста требовали, чтобы Соединенные Штаты оставили в покое Вьетнам. Девушка делала в этот день очень резкие заявления; она верила в свою антивоенную идею. Джон представлял себя солдатом, рискующим жизнью в бою, и думал, как бы он воспринял эту девушку с ее черной повязкой и поднятым кулачком, и не мог точно решить — он очень мало знал. А это было центральной жизненной проблемой Джона, прямо сейчас, в этом классе, рядом с этой девушкой и учениками, скандирующими «Да!» У него не было ответов. Он нигде не был и ничего не видел сам.

Джон ухватился за мысль: мир ему могут показать военные, вступив в армию, он сможет увидеть все собственными глазами. Он спрашивал себя, сможет ли убить человека или воевать за дело, которое потом будет, вероятно, презирать. И опять у него не было точного ответа. И тут его озарило: он может добровольно пойти в санитары. Как бы все ужасно ни выглядело, в качестве санитара он мог спасать людей вместо того, чтобы их убивать. Он мог оставаться с чистой совестью и самостоятельно искать ответы на самые важные вопросы мира.

Сначала он подумал о ВМС — войсках, в которых служил его дед. Но ВМС предоставляли особые условия для внуков своих героев, а Джон не хотел, чтобы его как-то выделяли. Другие войска не гарантировали получение конкретной специальности и только в сухопутных войсках ему пообещали сделать из него медика в обмен на четырехлетнюю подписку. Джон завербовался.

В январе 1970 года рядовой Чаттертон был приписан к нейрохирургическому отделению 249 общевойскового госпиталя в Осаке, Япония. Ему было восемнадцать. Каждый день в отделение доставляли раненых американских солдат: у одних не было задней половины черепа, у других были перебиты позвоночники, третьи метались в горячке, либо звали маму, либо лежали молча с перекошенными лицами. Чаттертон обмывал пациентов, делал перевязки, переворачивал их в постели, а они старались оправиться от ударов, нанесенных бездушными, жестокими машинами. Многие пациенты были ровесниками Чаттертона. Иногда солдат смотрел на него перед операцией и говорил: «Я парализован, парень». Находясь в отделении, Чаттертон пытался представить, что такое жизнь для человека восемнадцати лет, у которого нет половины тела.

Если какому солдату и везло в 1970-м, то этим солдатом был Чаттертон. Он ездил на поездах, пил пиво и часто обедал в местных «сукияки». Ему нравилась его напряженная и важная работа. Он видел мир, но был вдали от опасности. Но, наблюдая за искалеченными сверстниками, которых доставляли в отделение нейрохирургии, он стал задавать себе вопросы, которые не оставляли его в покое: «Что заставляет людей делать такое друг с другом? Почему это случается с нашими парнями? Что происходит по ту сторону горы?»