Нью-Йоркские Чайки
Шрифт:
Мокрая одежда Мойше, с прилипшим к ней песком, стала тяжелой. С кончиков пейсов капает вода. «Крэб! Крэб!» – доносятся до Мойше крики. Он собрался было выпустить краба, но вдруг словно очнулся – что же тогда он покажет ребятам? Они ведь тогда будут опять его дразнить, мол, такой дурачок и трус, не мог поймать ни одного краба!
...И вот, в финальной сцене, – настоящая оргия. Ноги и руки краболовов расцарапаны и в красных пятнах – от случайных ударов о камни, от неудачных сползаний с валунов, от колючих водорослей. Губы – уже даже не синие. В глазах – только перебегающие по дну тени. В ушах – «Крэб! Крэб!» В пластиковых аквариумах,
Но от судеб спасенья нет! Сорвавшись с валунов, чайки устремляются к берегу. Те одиночки, что носились в океане над водой в поисках рыбы, меняют курс и несутся к своим собратьям на берегу. Пожива! Крэб! Сейчас эти странные двуногие существа будут швырять крабов в воздух. Сейчас понадобятся моментальная реакция, сила крыльев для отталкивания противника, удар клюва, прыжок и всепожирающая любовь к этому изумительно белому, нежному мяску, спрятанному под панцирем.
И вот, крутясь, в воздух полетели первые. Захрустели панцири, забили по ним черные твердые клювы. «Кр-рэб! Кр-рэб!» – пищат ненасытные чайки, готовые заклевать любого, кто попытается помешать их трапезе. На песке, как на поле сражения, валяются оторванные клешни и расколотые панцири. Кр-рэб! Кр-рэб!..
Глава 6
Тихо в зале Оперативного центра охраны гостиницы «Мандарин». Изредка бикают стоящие на подзарядке батарей рации. Монотонный гул горящих люминесцентных ламп под потолком нагоняет зевоту. Поперек зала – длинный стол, на котором огромная панель управления с кнопками и рычажками.
Сзади, собственно, ничего интересного: вешалка, на которой висит несколько черных пиджаков униформы, галстуки да ряд пустых серебристых вешалок.
В одном углу – хромированный сейф с оружием. Сейф закрыт. Дабы избежать попадания оружия в нехорошие, нечистые руки, на дверце установлен замок с секретным кодом, еще и приемник для электронных пропусков. Оно, разумеется, правильно – меры безопасности.
Впрочем, шансов, чтобы хоть один из пистолетов или даже один патрон попал не в те руки, абсолютно, повторяю, абсолютно никаких нет. Пропуска с ограниченным электронным допуском в зал Оперативного центра, в это святая-святых охраны, имеют лишь оперативные дежурные, начальник охраны и его зам. Обычные рядовые охранники, эти чугунные лбы в униформе, даже они сами не могут сюда войти; их заводят лишь изредка – в офис начальника, и только по делу, скажем, обсудить график дежурств или сообщить об их увольнении.
Ах да, забыл про двери в это охранное логово: две двери, разделенные крохотным коридором. Разумеется, все тоже закодировано, с электронными ленточками, секретными замками и т. д.
Но довольно о технике Оперативного центра, интерес представляет не она, во всяком случае, не для Осипа, сидящего спиной и к вешалке, и к сейфу с оружием, и к дверям.
Пять огромных экранов, отключенных от видеокамер внутреннего и внешнего обзора гостиницы, отданы одной-единственной женщине, к гостинице «Мандарин» не имевшей ни малейшего отношения. Каждый из пяти экранов может дробиться на четыре, восемь и шестнадцать частей, тем самым умножая Стеллу, если не ошибаюсь в подсчетах, на восемьдесят.
Стелла на этих экранах то вырастала, то уменьшалась, то становилась почти прозрачной. С ее лицом также происходили метаморфозы: оно укрупнялось до того, что на щеках были различимы даже розовые пятнышки едва проступивших прыщиков, то взрывалось, как петарда, разлетаясь горящими брызгами в виде кусков носа, глаз и ушей.
Осип нажимал кнопки на принесенном из дому ноутбуке, монтируя ранее записанный видеоматериал.
Зачем он снимал эти кадры? Зачем ходил с фотоаппаратом и видеокамерой на безлюдный пляж, к Стелле домой и с ней по всему Нью-Йорку? Что он намеревался делать с этими роликами? Нельзя же такую, по сути, видео-чепуху представлять на фестиваль. Даже предложить это солидной фирме по интертейменту – тоже вряд ли. Кому нужны эти пусть мастерски отснятые и смонтированные сцены с красивой, полной шарма, но совершенно безвестной женщиной?
В качестве самооправдания и хоть какого-то рационального объяснения, Осип приводил следующие доводы: «Это мой творческий брейк. Я ведь не дробильно-выгребная машина, чтобы постоянно творить. Нужна пауза. «Призраки Бруклин Хайтс» стоили мне слишком дорого, я едва не тронулся рассудком, когда однажды на набережной умолял какую-то пару дать мне автограф, приняв их за Артура Миллера и Мэрилин Монро... Хорошо, что рядом был Ник, молодчага Ник, при всех своих сумасшедших перевоплощениях и лицедействе ни на миг не терявший чувства реальности. Что же касается Стеллы, то... флирт – обычное явление в артистической среде. Но запретную черту переходить вовсе не обязательно».
А Стелла была потрясающе телегенична! Все ее мелкие внешние диспропорции, которые мог бы разглядеть только взыскательный эстет, скажем, чуточку широковатые бедра или слабо очерченный рисунок губ, на экране приобретали силу достоинств.
В жизни, стоя рядом с Осипом и прикуривая сигарету, Стелла казалась обычной женщиной, даже несколько вульгарной, каковой, по сути, и являлась. На экране же эта вульгарность совершенно исчезала. На экране появлялась не баба, вышедшая из стриптиз-клуба, а дама, полная страстной истомы, с оттенком трагического надлома.
Нужно отдать должное не только экрану и техническим свойствам объективов, кстати, жутко дорогим, одни только широкоугольники и длиннофокусники обошлись Осипу в его две зарплаты.
Отдадим должное и Стелле, этой злой чародейке. Завидя нацеленный на нее объектив и напряженные пальцы Осипа на кнопке, Стелла вмиг умирала. Буквально. Ее грязная жизнь с мрачным прошлым – воровством, насилием, наркоманией, арестами – бездыханным трупом падала к ее ногам, а в объектив входила другая Стелла: чистая и светлая, какой была давным-давно, в отрочестве и ранней юности, когда мечтала стать артисткой...
Она смотрела по-собачьи, даже лицо ее как-то по-собачьи преданно вытягивалось вперед, чтобы по малейшему движению хозяина, одному шевелению его брови уловить то, чего он хочет. «Апорт! Сидеть! Взять! Фас!» И Стелла брала. Она брала высоты, которые ей позволяли врожденные способности актрисы, азарт и внешняя красота при отсутствии специального образования.
Она быстро изучила Осипа, будто сама нацеливала на него объектив своей женской интуиции и опыта. Она знала, что означают его полузакрытые во время или после съемки глаза, потягивание носом, вытянутые дудочкой губы. Когда Осип сильно нервничал, недовольный отснятым, Стелла подходила к нему и шутя прикладывала к его губам свою ладошку, мол, помолчи немного, успокойся. Это одно движение вызывало у него прилив нежности и сильного желания.