Нью-Йоркские Чайки
Шрифт:
Она слушала океанский рев, шлепки разбивающихся о берег волн, крики потревоженных чаек, «дин-н... дин-н...» ржавого маяка в тумане. И ничего больше, ничего в той безвестной свинцовой дали – ни лодочки, ни паруса...
К подстилке подступили нахальные чайки. Птицы ходили кругами, не отваживаясь заскочить на саму подстилку.
Стелла этого не видела... Он была далеко – в трюме океанского лайнера. Одета в черное шелковое платье с глубоким вырезом и в тяжелом коралловом ожерелье. Звучала музыка, в окошко ударялись волны. Туфли уже можно снять, к ночи устали ноги, уже все равно никто тебя не видит. Стелла раскладывает ромашкой на столике таблетки, затем высыпает из пакетиков порошок, выстраивая
– Кыш! Кыш! – махнула рукой, отогнав чаек, которые уже нагло ходили по подстилке и перевернули бутылку.
Вся измазанная, выпачканная в песке и грязи, Стелла на четвереньках подползла к подстилке. Схватив бутылку, стала жадно пить. Пиво лилось изо рта, стекало ручейками по подбородку на футболку.
– Все, все. Все.
Поднялась:
– Дашенька, доня моя, моя люба. Я обещаю тебе – я буду жить. Жить во что бы то ни стало. А они – пусть себе умирают от овердоз, пусть сходят с ума. Мне дела нет. Скоро я вышлю вам денег, очень много денег. Ты ни в чем не будешь нуждаться. Ты будешь счастлива. Наверное, тебе трудно там жить с бабушкой и дедушкой. Я сделаю все, чтобы забрать тебя к себе, в Нью-Йорк. Ты здесь окончишь школу и пойдешь учиться в колледж, в самый престижный колледж Америки, на адвоката или врача...
Вытерев слезы, она отряхнула подстилку, сложила ее в сумку. Взяла в руки шлепанцы.
– Отличная сцена! Браво! Брависсимо! – раздался неподалеку за спиной знакомый мужской голос, и Стелла от неожиданности вздрогнула.
ххх
Они приближались к ее дому. Высокий, элегантно одетый мужчина нес раскрытый зонт. Стелла держала мужчину под руку:
– Это твоя новая машина? – спросила, указывая на серебристый «Ягуар», припаркованный возле ее дома.
– Да, недавно купил, – ответил он. – Не знаю, правда, долго ли буду на ней ездить. Ты же знаешь, мне машины очень быстро надоедают.
Вытянув вперед руку и убедившись, что дождь закончился, мужчина сложил зонт:
– Значит, дорогая, хочешь вернуться обратно в бизнес? Никогда не сомневался в том, что ты умная девочка и очень любишь деньги.
Стелла вся сжалась. Пристально взглянула мужчине в лицо. Подумала, что по этим мертвым глазам сутенера хорошо бы полоснуть бритвой. Или выцарапать их когтями. Но, расхохотавшись, промолвила:
– Я еще не решила окончательно. Я тебе позвонила просто так. Хотела узнать, как поживает мой старый приятель Роберт.
Мужчина тоже улыбнулся, но лицо его оставалось серьезным:
– Признаюсь, мой бизнес сейчас переживает не лучшие времена. Но тебе, в знак нашей давней дружбы, я готов платить по самым высоким расценкам.
Глава 9
– Безобр-разие! Настоящее безобр-разие! – Осип ходил по комнате, сопя часто и глубоко.
Будучи сильно взволнован, как говорится, в состоянии аффекта, он раскатывал «р-р», и этот рык совершенно не вязался с утонченным лицом Осипа, его пухлыми, едва ли не женственными губами. Вместе со внутренним душевным равновесием Осип обычно терял и внешнее благоприличие: ноздри его тощего носа широко раздувались, редковатые волосы вздыбливались, словно после бури. Мгновенная метаморфоза по превращению возвышенного питерского интеллигента в карикатурного местечкового персонажа из рассказов Шолом-Алейхема или Башевиса Зингера была до того забавна, что Тоне иной раз приходилось сдерживать улыбку.
– Чер-рт знает что! – он метнул взгляд на Арсения, стоящего в углу с виновато опущенной головой, и на Тоню, сидевшую за столом с озадаченным выражением лица.
Тоня крутила в пальцах свою любимую «невскую сушку» с маком, все же не решаясь откусить, чтобы не вызвать у мужа новую вспышку ярости.
Засопев, он развернулся и широким шагом вышел из квартиры, оставив все же дверь открытой, – хлопанье дверью уходящим разгневанным мужем считал пошлым киноштампом.
Прошел по зеленому дворику, где повсюду валялись Арсюшины игрушки. Нашел то, что хотел, – большой пластмассовый корабль. Подхватив с земли корабль и убедившись в его полной боевой готовности – мачты и пушки на месте, дверца в трюм открывается – ненадолго поднял его перед собой на вытянутой руке. Прищурив один глаз, сделал медленное движение, словно пустил корабль по воздуху вплавь...
Затем постучал в одну из наружных дверей, где у крыльца стоял круглый закопченный мангал на треножнике. Дверь была не на замке.
– Кто там? – раздался голос Эстер.
– Это я. Осип. Сосед.
– Входи.
– Понимаешь, Эстер. Я очень извиняюсь... Я его наказал. Я до того растерян, просто не знаю, как такое могло случиться... – мямлил он, стоя перед Эстер, как провинившийся школьник в кабинете директора.
Эстер сидела на канапе, в длинной черной юбке и черной блузке; черная шляпка на ее круглой голове полностью скрывала волосы.
На столе лежали коробки с выпечкой, стояли бутылки пепси-колы. И – цветная фотография Джеффри в черной рамочке. В шляпе, сдвинутой вверх, в рубашке с расстегнутым воротом, Джефф счастливо улыбался. Весь его образ излучал легкость, светился свободой и беззаботностью.
За последние дни, несколько раз входя в эту квартиру, Осип всегда останавливал взгляд на этой фотографии. Всякий раз отмечал поразительную способность объектива схватывать то, чего глаз человеческий уловить не может. Всевидящее, всепроникающее око светосильного объектива, способное дать такую пластику изображения!
Осип сделал этот снимок недели три назад, когда они с Джеффом сидели во дворике, болтали о всяком разном, перемежая разговор о политике с комментариями о хитах «Роллинг Стоунз». Джефф напевал песни этой группы. В какой-то момент, от нечего делать, Осип направил на него объектив фотоаппарата. Как оказалось, это был последний снимок Джеффри при жизни – на редкость удачный, словно Джефф решил остаться в памяти людей, его знавших, именно таким – счастливым и элегантным, влюбленным в этот мир...
– Да, я все понимаю, – отвечала Эстер, шмыгнув носом. – Извини, Джозеф, но ведь ты еврей. Как же ты мог так воспитать своего сына? А он у тебя еще и с крестом...
Осип ничего не отвечал.
Из другой комнаты вышел Мойше. На нем была белая, в этот раз совершенно чистая рубашечка и новые штанишки. За лето и без того темный Мойше вовсе почернел, обуглился на солнце – настоящий правнук индейца. Но с пейсами. Завидев Осипа, мальчик недоуменно раскрыл рот и часто заморгал.
– Иди сюда, мой родной, – Эстер поправила на голове подошедшего Мойше ермолку и, видя, что сын не хочет уходить, уложила его на свои широкие бедра. – Все будет нормально, мой хороший, не переживай. Мы останемся в Sea Gate. Ребе поговорил с хозяином дома, мы можем не платить за квартиру целых три месяца, пока я не начну работать. Или ты хочешь вернуться в Денвер? Скучаешь по сестре Пэм? Я тоже скучаю по ней. Но она сюда к нам ехать не хочет. А у твоего папочки там новая герлфренд...