Нью-Йоркское Время
Шрифт:
– А с вами приятно сидеть, не то, что с пейсатыми, – сказала она. Ее ладонь нырнула в щель простыни и поползла вверх по ноге Михаила: – Хочешь массаж?
– Сколько?
– Сто баксов в час.
В крохотной комнатке стоял широкий топчан, застеленный чистой простыней.
– Подожди минутку, – сказала проститутка и вышла.
Михаил сел на топчан. «Сейчас войдут и грохнут. А на черта я им нужен? Черт их знает». Мысли его, мутные и бессвязные, шевелились в отяжелевшей голове. «Мошиах. Синагога. Бу-бу-бу… Контрольный выстрел в голову. Отпевание. Кладбище. Бу-бу-бу…»
Она вернулась, закрыла за собой дверь на задвижку.
– Все в порядке. Деньги отдашь после, – живо расстегнув пару пуговиц, сбросила с себя пеньюар и повесила на крючок. И лифчик слетел легко. Груди у нее были худые, а живот плоский.
– Кстати, я в Харькове была учительницей, – сказала она равнодушно и выключила свет.
...Через несколько часов Михаил ехал в машине по какой-то плохо освещенной улице, сидя на переднем сиденье. Водитель-араб нервно дергал руль и косился на пассажира. Михаил вглядывался в лобовое стекло. Видел повсюду одни потухшие окна, трущобы. На дороге горел автомобиль, возле него негры кого-то избивали ногами.
– Сука! Ты куда меня везешь?! – закричал Михаил по-русски.
– А-а-а… – араб-водитель, сам перепуганный, что-то невнятно отвечал, тряс головой, и Михаил догадался, что водитель не знает дорогу.
– Назад! Разворачивай! – кричал Михаил то на русском, то на английском.
Взвизгнули тормоза. Машина круто развернулась и помчалась назад.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Начало октября – золото Нью-Йорка. Ранним утром верхние этажи небоскребов еще окутаны дымкой тумана. В воздухе дрожит легкая прохлада. Опадают лепестки роз. Высыхает и обессиливает плющ, ползущий по скальникам. К бровкам тротуаров ветер прибивает сухую листву…
Лиза шла по аллее Центрального парка. Поскрипывали колеса ее тележки, нагруженной этюдником, коробкой с бумагой и паспарту.
Вдали, возле старого высокого клена – фигура Акопа. Вернее, видно только его левое плечо из-за этюдника. Он бесконечно курит, высох от курева. Акоп – мэтр, берет за портрет почти втрое больше, чем другие художники в аллее. Акоп знает, что в аллее ему все завидуют, и эта черная зависть бездарей его нисколько не смущает. Даже немножко льстит его тщеславию. Акоп понимает, что клиенту, в общем-то, плевать, нарисуют его кистью или углем, с полутонами или без. Главное – чтобы красиво. Акоп усложняет и мастерски облагораживает лица. Правда, все его клиенты, независимо от национальности, на портретах становятся похожими на армян. Отдаленное сходство с оригиналом все же сохраняется.
Иногда, разделавшись с очередным клиентом, Акоп долго размышляет: до чего же загадочно устроены лица этих янки – роговица не у верхнего века, а у нижнего, морщины идут не от краев губ, а от щек; даже тени – па-анимаете?! – тени не лежат у глаз. Вах! Трудно, значит, превратить янки в армянина. Трудно. Но можно.
Акоп пишет методом сухой кисти. Лиза попробовала, но вскоре отказалась от этой техники. Нужна резкость удара, постоянный нажим. Сложно. К тому же получается несколько манерно. Лизе по вкусу простые линии, но не резкие, не проволочные. И еще – у Акопа лица возникают из мрака. Не из света.
– Здравствуй, Лиза-джан, – он поднял руку с дымящейся сигаретой.
– Привет, – она остановилась, мельком бросила взгляд на лист. Там уже появились вьющиеся локоны вокруг овала ее лица.
– Была вчера у адвоката. Хотела узнать, какие есть варианты, чтобы мне легально остаться в Америке.
– И что он советует?
– Cказал, что теоретически можно добиться права на жительство как «особо одаренный художник». Но для этого нужны, как минимум, персональные выставки и «корочки» из Союза художников, чего у меня нет. Адвокат советует лучше мне оставаться в фиктивном браке с моим бывшим мужем, пока не получу гринкарту. Но мне от моего мужа ничего не нужно, ничем не хочу его связывать... Так что, будущее мое туманно.
Вдали, по отлогому холму, спускался прогулочный конный экипаж.
– Вчера приходил Алеша-джан. Искал тебя, – Акоп хитровато прищурился, затянулся, и треть сигареты превратилась в серый пепел. – Хороший он парень.
– Да, хороший, – отозвалась она.
Экипаж удалялся, сворачивал к озеру, цоканье копыт едва доносилось. Лиза смотрела вслед, и вдруг увидела себя в той карете. Зимой. В шубке и ботиках. Морозный воздух обжигает лицо и открытую шею. «…И голос женщины влюбленный, и хруст песка, и храп коня…» – прозвучала вдруг строчка любимого стиха.
Очутившись в Нью-Йорке, Лиза как-то вмиг забыла все стихи. Даже Цветаеву и Блока, хотя, казалось, может забыть все, даже имя свое, но стихи – никогда. Приехала в Нью-Йорк и на следующий же день, как огрело чем-то. «How are you doing? Great! Terrific!» Чужие слова вдавливались в сознание, и под их непомерной тяжестью сломалась, исчезла музыка русского стиха. И вот, впервые за полтора года, – прорвалась строка. И с этой строкой словно воскрес призрак ее самой, той Лизы, которая когда-то воображала себя дамой влюбленного поэта… И храп коня… И колокольцы… Непонятное, очень странное настроение у нее сегодня. Какая-то тревога, волнение. Даже голова не болит.
– В Америке всегда так. Вначале кажется, что все легко и доступно. А когда сделаешь первый шаг и столкнешься с реальностью... нэ дай Бог… – Акоп покачал головой. – А может, Лиза-джан, помыкаешься в Нью-Йорке и вернешься на родину?
Он водил кистью, и с листа осыпались черные крупинки сухой краски. Потом взял резинку и стал снимать черноту с глаз, с губ, со лба. Женское лицо, до сих пор погруженное во мрак, постепенно светлело.
– Ведь что здесь за жизнь? Рабство, да и только. Каждый месяц плати: за съем квартиры, за медстраховку, дочкам за колледж. Бесконечные счета. Какие-то дурацкие проценты, штрафы, налоги. Бухгалтером нужно быть, чтобы во всем этом разобраться! Я почтовый ящик открываю лишь по понедельникам – лучше иметь только один черный день в неделю. В Америке хорошо быть либо очень бедным, либо очень богатым. А простому работающему человэку… э-э…
– Да, Акоп, ты прав, – Лиза склонила голову, приглядываясь к портрету. Эта девушка ей положительно нравилась. Изящные дуги бровей, тонкие губы, тонкий, с небольшой горбинкой нос. И ощущение ветра, танца, вихря…
Они уже оба молчали. Акоп, погруженный в портрет, блуждал во мраке, выискивал там непотухшие искры.
Подошла пара. Взглянули. Разумеется, «fantastic!» Спросили о цене одного портрета. Через минуту напротив Акопа сидела женщина с бесцветными глазками и пухлыми губами. Скоро она станет знойной армянкой.