Нью-Йоркское Время
Шрифт:
Она улыбнулась:
– Знаешь, я в детстве играла в «монастырь». Представляла себя монахиней. Исповедовала свои конфетные грехи архангелу Михаилу. Его икона висела у нас в спальне. Бабушкина икона, – сказала Лиза, когда они вышли во дворик.
– Твоя бабушка была православной?
– Нет. Во время войны ее спас священник, прятал в женском монастыре. Я помню, правда, смутно, как в последний год перед смертью бабушка ходила то к раввину, то к священнику. А потом, вернувшись домой, рассуждала вслух об их словах. Мне тогда было тринадцать лет, вопросы Бога и смерти меня, естественно, не занимали. Это теперь, в мои тридцать пять… – и осеклась. Дура! Разве
Подошла к чугунной ограде. Зажала в кулаках холодные прутья, прижалась к ним.
Во рту у Лизы – сухо, как огнем обожгло. Она знала, что Алексей стоит в полушаге, но не оборачивалась.
Камешек хрустнул под его ногой.
– Мы забыли в машине твои перчатки, – произнес он, не понимая, зачем кладет ей руки на плечи, зачем стягивает с ее головы черный кашемировый шарф… зачем…
Во дворике немолодая дама пила «пепси-колу» и удивленно смотрела, как у чугунной ограды слишком долго и слишком откровенно целуются какие-то двое. Не подростки. И вроде бы интеллигентного вида.
…Утром он ушел. А Лиза сидела у себя в квартире перед зеркалом, запустив пальцы в волосы. Любит ли она его? Нужен ли он ей? И зачем ломать привычный строй своей жизни? Начинать сначала? Опять обжечься?.. Она хотела заранее утешить и пожалеть себя. Потому что боялась. Боялась, что правда, которую она сейчас откроет, окажется горькой и причинит ей боль.
За окнами гремела уборочная машина.
Лиза вдруг посмотрела в зеркало. И увидела там другую Лизу. Молодую. Счастливую...
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Утром Алексей ехал в Бруклинский федеральный суд. Задание, которое он получил, и радовало, и смущало. Радовало, потому что хозяин газеты решил, наконец, добавить ему давно обещанные сто долларов в неделю. Прекрасно, тем более сейчас, когда нужно подыскать другую квартиру – чтобы не у кладбища, и мебель прикупить, и шубку Лизе, и ботики. А смущало потому, что предстояло заняться судебным репортерством, и процесс, похоже, намечался громкий. И никто еще, ни одна душа не знала, сколько этот суд продлится, чем закончится и что будет дальше.
…К фасадной стене здания суда прирос бронзовый орел. Раскинув мощные крыла, держал в когтях масличную ветвь и пучок стрел. И всем своим видом этот грозный птах давал понять: в США с властью шутить не стоит.
Алексей поднялся на второй этаж, в судебный архив. Там за столами посетители просматривали документы, делали записи.
– Чем могу вам помочь? – спросил клерк.
– Мне нужны материалы одного дела. Я – журналист, вот удостоверение.
Вскоре Алексей получил увесистую папку дела под семизначным номером. На первом листе в верхнем углу стояло: «Соединенные Штаты Америки против Станислава Николаевича Маханькова». Далее указывалось, что судья отказал в ходатайстве адвокатов об освобождении их клиента под залог в миллион долларов. Из чего следовало, что этот самый Станислав Николаевич сидит в тюрьме и ждет суда.
Слушания должны были начаться со дня на день, в судебном зале уже шел отбор присяжных.
Появлению этого загадочного Станислава Николаевича в Нью-Йорке с его дальнейшим заключением в тюрьму предшествовали некоторые любопытные события, на первый взгляд, мало связанные между собой.
ххх
...А все началось с того, что однажды утром к высотному зданию в Манхэттене подъехал вэн. Из машины вышли фотограф, оператор и какой-то тип с веревкой в руках. Они позвонили в квартиру владельца дома, а потом все вместе поднялись на крышу.
Невысокий мраморный Ленин стоял на постаменте, куда-то указывая рукой. Оператор обошел Ленина вокруг, почесал затылок и промолвил: «О`кей». Фотограф вытащил из кофра фотоаппарат, а третий тип набросил на шею мраморному Ленину веревку и натянул ее. Защелкал фотоаппарат. Вскоре группа покинула крышу, предварительно расплатившись с владельцем дома за использование скульптуры, которую тот когда-то, потехи ради, купил в России, привез и установил на крыше своего дома.
Скоро по всему Нью-Йорку висели плакаты: в кровавом зареве мрачно светился лик мраморного Ленина с удавкой на шее. Надписи предупреждали, что российская коммунистическая империя еще окончательно не повержена и может возродиться.
В это же время на Капитолийском холме, в Конгрессе, за плотно закрытыми дверями конгрессмены выслушивали высокопоставленных агентов ФБР. Агенты говорили о новой мафии – русском спруте, который после развала советской империи распускает свои щупальца по всей Америке. Агенты уверяли, что этого монстра нужно задушить в зародыше, чтобы не повторилась история 30-х и 60-х годов, когда власть в США едва не перешла в руки итальянских гангстеров. Агенты ФБР предоставляли доказательства, просили у Конгресса новые средства и широких полномочий. Конгрессмены соглашались и средства, не скупясь, выделяли.
Потому что никто тогда не знал, чего ждать от новой и вечно непонятной России: реставрации коммунизма – там, в России, или русских гангстеров – здесь, в Америке? Тревожные, порою необъяснимые события с вихрями, песнями и стрельбой происходили в Москве и в Петербурге. И сложно было разобраться американским конгрессменам, как же теперь относиться к России, которая десятки лет была врагом, понятным и удобным. А другого врага они еще не нашли.
Приблизительно в это же время из одного лагеря на Дальнем Востоке вышел на свободу известный рецидивист, вор в законе – Станислав Николаевич Маханьков, отсидевший в тюрьме десять лет вместо полагавшихся ему пятнадцати. Досрочно освобожденный, он прибыл в Москву, поблагодарил братву за башли, которые они правильно дали правильному человеку в правительстве, и пожелал собрать воровской сходняк. На сходке порешили: оформить документы и отправить уважаемого вора в законе Станислава Николаевича в далекую Америку, в Нью-Йорк. Для наведения там порядка.
В Нью-Йорке Маханьков основал несколько липовых фирм, на счета которых потекли из России доллары. Сомнительные, скажем, доллары. Заработанные на торговле оружием и наркотиками. Собранные у обманутого населения. Выбитые у российских бизнесменов вместе с их ровными белыми зубами.
Маханьков обладал всеми способностями, необходимыми для наведения порядка. И, разумеется, авторитетом. Очень скоро владельцы русских магазинов и ресторанов в Нью-Йорке согласились платить деньги только его братве и никому другому. Все происходило спокойно, по-деловому: коротко остриженные парни подходили к владельцу магазина или ресторана и тихо, но внятно произносили: «Если Станислав Николаевич курирует это дело, то изменить уже ничего невозможно». Этой волшебной фразы с упоминанием имени Маханькова было достаточно, чтобы владелец кабака, вытирая холодный пот со лба, бормотал: «Да-да, я понимаю, изменить ничего невозможно…» С теми, кто почему-то сразу не соглашался, Маханьков разбирался проверенным способом – отдавал приказ убить телохранителя, как предупреждение хозяину.