Нью-Йоркское Время
Шрифт:
– Почему ты молчал? И что же случилось? Алеша… И где ты ночевал?…
– Все нормально, Лиз… Просто какая-то машина проехала мимо дома, мне показалось… А ночевал у родителей, – соврал он, потому что ночью полуживой добрался к дому фотографа их газеты.
Сердце снова стало покалывать сквозь тупую боль. Алексей невольно отметил, что уже различает эти боли по характеру и по степени терпимости. Нахмурившись, посмотрел на Лизу.
Она стояла у окна к нему спиной. Пряди волос спадали на ворот свитера. Лиза смотрела в окно. Видела безлюдную темную улицу. В мареве за высокой оградой виднелись очертания склепов. А позади нее на стуле сидел человек. Ее родной, любимый человек. Голос у него – тоскливый и приглушенный, слова с трудом возникают и куда-то проваливаются. И лицо его – бледное, стеариновое.
Боже… Боже… Ведь это она во всем виновата. Погрязла в своих мелочных заботах, в картинках. В своих «любишь – не любишь». Дура, верила ему, что в его статьях ничего опасного нет, мол, обычная работа газетчика.
Она резко повернулась:
– Где сумка?
– Какая сумка?
– Обыкновенная. Мы сейчас сложим твои вещи и на пару недель переедем ко мне.
Алексей промолчал. Решение, в общем-то, разумное. Только он еще минуту посидит, отдохнет.
– Алеша. Алеша…
Она села на диван. Вдруг расплакалась:
– Ты хоть понимаешь? Ты хоть понимаешь, кто ты для меня? Ведь у меня больше никого нет… никаких надежд… никого… А ты… ты…
В груди Алексея сладостно защемило, дышать стало легче. Словно плиту отвалили. Силы возвращались, по телу растекались теплые живительные струи. Потому что прекрасна в этот миг была Лиза, прекрасна в своих бабьих слезах. И плечи ее вздрагивали по-детски трогательно, и длинный свитер скрывал ее колени, и на новом ботике развязался шнурок.
– Ну что? Что ты улыбаешься? – сказала она обиженно. Всхлипывая, встала, шагнула к нему.
Он ощутил слегка покалывающую шерсть ее свитера, ее пальцы в своих волосах, ее мягкие груди. Ее…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
Пустынно было в комнате, где на полу у холодной стены лежал матрас. На матрасе, под одеялом застыл Михаил. Иногда он открывал воспаленные глаза, и в воздухе прыгали миллионы маслянистых капелек. Это густое колышущееся марево Михаил видел все три дня, когда из пульверизатора «задувал» огромный офис.
Раздался телефонный звонок. Рука Михаила, выпроставшись из-под одеяла, потянулась к телефонной трубке.
– Михась, это я. Спишь еще?
– Нет, – буркнул Михаил, пытаясь узнать голос.
– Кажется, плохи дела. Карбюратор ни к черту.
– А-а… – Михаил подтянулся на локте. Узнал голос автомеханика и сквозь марево будто увидел свой «олдсмобиль» в мастерской. (Оставил там машину, чтобы проверили, почему так много расходуется бензина).
– И что же теперь? – спросил он.
– Нужно покупать новый. Сто пятьдесят долларов. Но для тебя – сто двадцать.
Михаил засопел. Вчера понадобилось заменить свечи, сегодня – карбюратор. Что – завтра?
– Ладно, черт с ним, заменяй. Когда будет готово?
– Подходи через пару часов.
Михаил прислонил подушку к стене, включил телевизор, и в комнату ворвался Нью-Йорк, шумный, счастливый Нью-Йорк, озабоченный новогодними покупками: джипами, биржевыми акциями, путевками на Карибы.
Михаил безразлично смотрел на экран. Все-таки правильно он поступил тогда в ресторане, отказавшись от пятисот долларов, предложенных Юрой. Потому что слишком грозно поглядывал из пяти овалов Бенджамин Франклин, словно желая напомнить, что «тюрьма» по-английски – «jail». А тюрьма – хоть, говорят, и комфортная, с сэндвичами и «пепси-колой», с телевизором и видеомагнитофоном – даже такая замечательная тюрьма вовсе не входила в его планы. Поэтому Михаил вернул Юре все пять соток, и мудрый Бенджамин Франклин произнес из овала одобрительное: «O`кей».
...Ангел-хранитель или, может, случайное везение до сих пор спасали Михаила от тюрьмы. Он всегда чувствовал над собою чье-то оберегающее крыло. На волосок от тюрьмы он был, когда вернулся из армии. Гражданская жизнь представлялась тогда жестокой, с такими же волчьими законами, что и в солдатской казарме. Ну и, разумеется, свобода. Долгожданная свобода при очень примитивных представлениях о ней.
...В кабаке они с другом Витькой избили одного мужичка. Точнее, бил Витька, а Михаил помог этого мужика вытащить из зала. Причина была пустяковая: из-за какой-то девки – она сначала танцевала с Витькой, что-то пообещала ему и вдруг закрутила с другим, похожим на упыря. Михаил держал двери пожарного выхода, а Витька безжалостно избивал упыря, применяя еще не забытые, хорошо отработанные в армии приемы десантника. Когда упырь рухнул, Витька зачем-то сорвал с его руки часы «Роллекс» – Витька всегда питал слабость к дорогим вещицам. Они сбежали по лестнице и скрылись в глухом яру, где знали все тропки-дорожки – в детстве там играли в «казаков-разбойников».
Под утро их из дому увезли в отделение милиции. Одиночные камеры. Избиения во время допросов. Опознания с понятыми. Михаила выпустили под расписку, а Витьку отвезли в СИЗО Лукьяновской тюрьмы. Витькина мать поседела за сутки. Если бы отец Михаила не предложил тому упырю и следователю ба-альшие деньги, то их с Витькой осудили бы по статье «Групповое ограбление, с нанесением пострадавшему телесных повреждений». Влепили бы лет по пять тюрьмы. Но пострадавший и следователь деньги взяли, и групповое ограбление превратилось в обычное хулиганство. Витька получил всего два года «химии» – принудительных работ, а Михаил выступал в суде как свидетель пьяной драки.
Нет, намеренно Михаил никогда не выбирал тюремные дороги. Но словно некая сила вела его опасными зигзагами. В паруса жизни дули ветры авантюризма. Ну, и всегда был уверен в том, что все для него благополучно обойдется. Интуиция подскажет. Ангел убережет.
…Он вышел из дома и направился к автомастерской. Сыпал мелкий снежок. Вид часто проезжающих полицейских машин почему-то смущал. «Все-таки ты правильно сделал, отказавшись от пятисот долларов», – шепнул ему в самое ухо Бенджамин Франклин.
…… …. ……………………………………………………………………….
– Плохи дела. Движок полетел, – сказал механик, бросил на Михаила быстрый взгляд.
В мастерской на полу лежали шины, домкраты, со стальных реек подъемников свисали цепи.
– Что значит – «движок полетел»? – недоуменно переспросил Михаил и посмотрел на свой «олдсмобиль».
У машины вид, конечно, допотопный. Зато в просторный салон умещались все инструменты и материалы. Не на горбу же их носить! К тому же за столь короткий срок Михаил успел прочувствовать эту громоздкую по нынешним меркам машину, свыкнуться с ее капризами.