Нью-Йоркское Время
Шрифт:
Подошли к большим распахнутым дверям в какой-то зал. Брокеры прошли внутрь, а Михаилу преградил путь чернокожий охранник.
– Туда нельзя.
Недовольный, Михаил покосился на охранника, затем, вытянув шею, заглянул внутрь.
В громаднейшем, размером со стадион, зале происходило нечто непонятное. Там стоял неумолчный гул, сквозь который прорывались вопли, тысячи мужчин размахивали руками. Все стены там были завешаны электронными табло. На одной из стен висел огромный экран с мелькающими кадрами: американские десантники с автоматами наперевес бежали по пустыне; под воду уходил танкер с нефтью; на
– Через полчаса торги закончатся, – сказал охранник. – Ты откуда родом? Я – из Гаити, – ему было скучно. Он стоял, прислонившись спиной к дверям, кивал в ответ входящим и выходящим из зала брокерам.
Как ни странно, парни входили внутрь и покидали зал с добродушнейшим видом. Словно там – не биржа, а аттракцион. Среди них были и брокеры-евреи в ермолках. Встречались и девушки, правда, редко.
– Женщин здесь мало, очень тяжелая работа, – сказал негр, оторвав свои замутненные глаза от удалявшихся соблазнительных бедер.
– Что же в ней тяжелого?
– Весь день – под стрессом. В одну секунду можно заработать миллион долларов. И столько же потерять… Здесь, в здании, есть бассейны, массажные кабинеты, бары. Этим парням нужно периодически расслабляться, иначе легко можно сойти с ума.
– А что это за бумаги? – спросил Михаил, показав на пол, усыпанный тысячами разорванных бумажек.
Охранник на миг задумался:
– Мусор. Когда торги заканчиваются, его убирают. Знаешь, сколько здесь получает уборщик? Двадцать долларов в час! И ежеквартально – акций на пять тысяч. Уборщики биржи – в профсоюзе, у них отпуск – аж три недели…
– Разреши мне войти внутрь, – перебил его Михаил, вскользь отметив, что этот охранник, конечно же, лучше знаком с работой уборщиков биржи, чем брокеров.
– Не могу, не положено.
Из зала уже никто не выходил. Все новые брокеры вливались внутрь и мгновенно растворялись в орущем человеческом море.
– Сейчас начнется самое интересное. Последние десять минут до закрытия биржевых торгов в этом году! – негр указал на электронные часы. Он волновался. Он уже не подпирал дверь, а стоял в проходе, слегка пританцовывая. – Хорошая последняя сделка – залог успеха на следующий год. Это примета биржи. Осталось девять минут… Восемь… О-о, Lord!..
Михаил достал из кармана десять долларов и незаметно сунул их охраннику:
– Впусти.
Через мгновение Михаил уже проталкивался между брокеров, пытаясь понять, что же они выкрикивают, зачем размахивают руками, что за бумажки рвут и вышвыривают.
Вряд ли он что-то понял тогда. Но был потрясен.
Вокруг многочисленных «чаш» сгрудились брокеры. Беспрестанно орали, делая пальцами какие-то знаки. Мчались к телефонам, срывали трубку, а то и сразу две, и, быстро о чем-то переговорив, отбегали к компьютерам. Сотни телефонных проводов тянулись через проходы. Парни что-то записывали на бумажки и, на ходу вешая телефонные трубки, снова неслись к «чашам». Протискивались, вскидывали руки вверх. «Five millions! No! Yes!» Кто-то пробирался к клеркам, втискивал им бланки, клерки пропускали эти бумажки через маленькие машинки, которые эти бланки штемпелевали.
Крик уплотнялся, густел. На огромном экране к американским бомбардировщикам подвешивали бомбы; где-то на Ближнем Востоке горели нефтяные скважины; вооруженные повстанцы в какой-то банановой республике захватывали президентский палаццо… Мировые шторма и бомбежки взрывали и сотрясали биржу Уолл-стрит.
Возле маленькой елочки в центре зала резвились детишки, приведенные папами. Взрослым до них сейчас не было никакого дела, что детей вполне устраивало. Они прыгали, носились друг за другом, складывали бумажных голубей и запускали их в воздух.
Михаил проталкивался, поднимая над головой протянутые телефонные провода. Он бывал на стадионах. На парадах. На рок-концертах. Но там тупая толпа выплескивала эмоции. Здесь же шла война. И каждый сражался за себя. За свои доллары.
Ударил гонг. В воздух взлетели тысячи разорванных бумажек – несостоявшихся сделок. Из динамиков мужской голос поздравил всех с Новым годом. Пожелал счастья. Напомнил, что торги закончились, пора расходиться. Но еще долго слышались крики, парни еще срывали трубки телефонов, толпились у регистрационных машин. Сидели на полу, обхватив свои головы руками. Кто-то улыбался, у кого-то из глаз катились слезы, ценою, быть может, в миллион долларов за слезинку…
ххх
Михаил побродил по коридорам, нашел кафе. Там сидели брокеры, болтали, смотрели по телевизору бейсбол. Заказав сэндвич, Михаил примостился за столиком. Жевал сэндвич, хмурился.
Несправедливость! Какой-то безграмотный негр здесь подметает пол и получает двадцать долларов в час. Плюс акции, медстраховка, отпуск. Уж не говоря о брокерах, которые в секунду проворачивают миллионы.
А что же он, Михаил? Проливает кровавый пот на стройках и получает всего лишь восемь долларов в час. И нет у него никаких акций, никаких отпусков. В их бригаде о бирже говорят, как о чем-то, существующем невесть где, на другом конце Земли. Кто-то читал статью в русской газете, кто-то слышал жуткую историю про брокера, покончившего с собой. Иммигрантские мифы! Перед глазами Михаила поплыли зашпаклеванные стены, банки с краской, короткие перекуры на опрокинутых ведрах… Жалкая, убогая жизнь! Мелкие интересы, мелочные заботы. Как будто непреодолимая пропасть пролегает между грохочущим Манхэттеном и затхлым мирком бруклинских маляров-иммигрантов.
Или попробовать устроиться на биржу... уборщиком? Михаил хмыкнул, и две мрачные складки залегли в уголках его рта.
– Прекрасный сегодня день! – мужчина, сидящий напротив него, за тем же столиком, оторвался от телеэкрана.
На вид ему было лет сорок. Тщательно выбритое лицо в мелких оспинах, рыжие короткие волосы зачесаны на прямой пробор. К рыжей куртке пристегнут крупный значок с какой-то надписью.
– Да, отличный день, – ответил Михаил.
– Ты откуда родом?
– Из Бруклина, – пошутил Михаил.
Рыжий засмеялся:
– Мои предки тоже когда-то приехали из России в Нью-Йорк и осели в Бруклине. Моя кузина живет там до сих пор. Иногда приезжаю туда. Кругом синагоги, иешивы, все кошерное. Нищета, грязь, бедные детишки пускают в лужах кораблики… азохун вэй, – закончил он на идиш и не без иронии сокрушенно покачал головой.
Они переглянулись. В глазах у обоих вспыхнули схожие огоньки. И как будто между ними возникло мгновенное взаимопонимание…
– Тебя как зовут?
– Майкл.