Ньюгейтская невеста
Шрифт:
— Хорошо. Если хотите, давайте поговорим как светские люди. Вам незачем стоять в моем присутствии. Садитесь.
Гремя ржавыми цепями, Даруэнт опустился на сырую солому.
— Вы сказали, что вам не в чем каяться. Отлично! Но может быть, вы о чем-то сожалеете?
— Да.
— Вот как? О чем же?
Даруэнт взял бутылку, глотнул бренди и застыл с бутылкой в руке, словно обдумывая тост.
— Я сожалею, — заговорил он, — о всех книгах, которые не успел прочитать, о вине, которое не успел выпить, о леди, которых не успел...
— Стоп! — рявкнул преподобный. — Стоит ли прибавлять
— Но я и не думал насмехаться, падре! Вы просили меня говорить правду, и я говорю ее вам.
Преподобный Хорас опустил голову, молясь про себя.
— И это все, о чем вы сожалеете?
— Нет. Простите, я позабыл главное. Я сожалею о малютке Долли. — Даруэнт поставил бутылку среди соломы и воткнул в нее пробку. — Не знаю, где она сейчас! Если Долли не больна и не арестована, она бы навестила меня! Я говорю о Дороти Спенсер из театра «Друри-Лейн».
— Это ваша жена?
— Нет. Мне хватило здравого смысла не жениться на ней.
Этот приговоренный преступник, думал ординарий, ведет себя с почти сверхъестественным самообладанием. Несмотря на то что он слаб и изможден, в его голосе ощущалась сила духа.
Даруэнт вновь глотнул бренди, и его настроение изменилось.
— Черт возьми, падре, мы с вами как пара сов! У меня в куртке зашиты полсоверена [31] . На них можно купить еще пару бутылок бренди. Давайте устроим пирушку до утра!
31
Полсоверена — золотая монета в десять шиллингов, упраздненная в 1917 г.
— Вы намерены предстать в таком виде перед вашим Создателем?
— Откровенно говоря, да. Думаю, у Создателя хватит достоинства, чтобы компенсировать его отсутствие у меня... Нет, погодите! — Даруэнт внезапно ударил по стене скованным запястьем. — Прошу прощения. Это дешевая бравада и дурные манеры.
Серые глаза устремились на железную дверь камеры. Завтра он пройдет через Двор Раздавленных в комнату, где с него снимут оковы.
— Я не хочу умереть как трус. Но выглядеть жалким хвастуном еще хуже. Постараюсь уйти спокойно, без суеты.
— Теперь вы говорите как мужчина! — воскликнул ординарий, чье сердце преисполнилось сочувствием. — Позвольте убедить вас покаяться, чтобы вы могли рассчитывать на милосердие и спасение души. Молодой человек, вы приговорены к смертной казни за самое ужасное и отвратительное преступление... Простите, но я позабыл, за какое именно.
В глазах заключенного мелькнула ирония.
— Мне предъявили обвинение в убийстве. Считают, что я убил Фрэнка Орфорда на дуэли.
Воцарилось молчание. В соломе копошилась крыса, и Даруэнт машинально пнул ее скованной ногой. Преподобный Хорас Коттон застыл с открытым ртом и с недоверием на лице.
— Дуэль? — воскликнул он наконец. — И это все?
— "Колодцы глубже, а церковные двери шире, — процитировал его собеседник. — Но довольно и этого" [32] .
На шее у священника вздулись вены.
— Черт возьми! — рявкнул он, поднявшись.
«Пугалу» хватило вежливости не расхохотаться. Но в налитых кровью глазах мелькнула усмешка.
— А теперь, падре, вы говорите как мужчина.
— Увы, да, — признал преподобный Хорас. — Да простит Господь своего недостойного слугу! Конечно, грех кровопролития достоин осуждения. Но дуэль... — Он потянул белые полоски ткани на шее. — Дуэль веками считалась привилегией джентльмена. Вот почему палата лордов сражается за нее когтями и зубами. По обычаю, если не по закону, ваше преступление должно было повлечь за собой заключение в Ньюгейте на несколько месяцев, возможно, на год, даже высылку, если у вас нет влиятельных друзей. Их у вас нет?
32
У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт III. Сцена 1. Пер. Б. Пастернака.
— Ни одного!
— Но виселица! Не понимаю! Кто был вашим судьей?
— Мистер Туайфорд. — Даруэнт усмехнулся. — Говорят, сей ученый судья в молодости фехтовал с другим ученым джентльменом. Противник не то случайно, не то по злому умыслу проткнул ему... ну, весьма необходимую деталь анатомии. Вы не находите это забавным?
— Снова бравада? — спокойно осведомился священник.
— Вы правы! Еще раз прошу прощения. — Но усмешка не исчезла с лица Даруэнта. — А тем временем семья Фрэнка Орфорда...
— Вы имеете в виду, — прервал ординарий, — лорда Франсиса Орфорда?
— Его самого. Шепелявого щеголя, который трясся над каждым пенни. А его родня между тем позвякивала гинеями перед присяжными. — Даруэнт больше не улыбался. — Но кого заботит причина их вердикта?
Преподобный Хорас глубоко вздохнул:
— Только что вы предложили, чтобы мы побеседовали как друзья. Ну так не бойтесь — вы видите перед собой друга.
Несколько секунд Ричард Даруэнт молча смотрел на него, потом закрыл глаза.
— Благодарю вас, падре, — сказал он наконец.
— А теперь, — продолжал священник, снова усаживаясь в нише, — расскажите мне все.
— Самое интересное, падре, — то, о чем ни разу не упомянули в зале суда. Никакой дуэли не было.
— То есть как это не было?
— Даю честное слово! Я не пьян и не безумен. Кто-то убил Фрэнка Орфорда и свалил вину на меня. Я его и пальцем не трогал.
— Но почему вы не заявили об этом на суде?
— Я не осмелился.
— По какой причине?
— Мне сказали, и, думаю, правильно, что в суде лучше не говорить правду. Это весьма краткая история, но в ней столько сверхъестественного, что в нее нелегко поверить. Кроме того, я отвлекаю вас от ваших обязанностей.
— Вы моя единственная обязанность. Говорите!
Ричард Даруэнт вновь прислонился к стене. Бренди притупило ощущение зависимости от цепей, сковавших запястья и лодыжку, и воображение унесло его за пределы камеры, к зеленой траве и деревьям. К Долли Спенсер!
Он снова видел перед собой просторы Гайд-парка, где коровы и лани пасутся под деревьями и куда высший свет ежедневно в пять часов вечера приезжает прокатиться верхом.