О душах живых и мертвых
Шрифт:
– Тогда зачем же я здесь? – Лев Сергеевич глянул на девушку с комическим отчаянием.
Лермонтов все еще стоял перед ней.
– Вы не откажете мне, – поэт говорил не то шутя, не то серьезно, – если я попрошу вас последний раз в моей жизни…
– Ну, если так, тогда извольте, – со смехом отвечала Эмилия Александровна. – Кто же может отказать в подобной просьбе?
Они пошли вальсировать. Лермонтов долго не отпускал свою даму. Он танцевал с видимым наслаждением, но после этого уже не принимал участия в танцах. Вернувшись
Эмилия Александровна с любопытством заглядывала через его плечо. Лев Сергеевич Пушкин сопровождал каждый набросок короткими репликами.
Лермонтов рассеянно стер мел. Оглядел гостиную. На сукне в несколько штрихов появился новый набросок. Силуэт Мартынова в грозной папахе был доведен до предела выразительности. Эмилия Александровна хохотала, всплеснув руками.
– Господин Кинжал… – начал Лермонтов.
В это время князь Трубецкой, сидевший за роялем, вдруг оборвал игру. Слова поэта прозвучали неожиданно громко, на всю гостиную.
Мартынов быстро подошел.
– Сколько раз я просил вас, – резко обратился он к поэту, – прекратить ваши шутки, особенно при дамах!
Не ожидая ответа, Николай Соломонович быстро отошел.
– Что с ним? – удивился Пушкин.
– Ох, язык ваш – враг ваш! – наставительно сказала Лермонтову Эмилия Александровна и погрозила ему пальчиком. – Смотрите, Мартынов вне себя!
– Пустяки! – отвечал Михаил Юрьевич. – Если не сегодня, то завтра мы опять будем приятелями.
Трудно было этому не поверить. Все давным-давно привыкли к карикатурам Лермонтова. Никто не обратил на случившееся никакого внимания.
Эмилию Александровну снова приглашали нарасхват. Даже Мартынов участвовал в кадрили.
Михаил Юрьевич сидел с Пушкиным все у того же ломберного стола. Поэт рассеянно наблюдал за танцующими. Глянул на Мартынова и, кажется, совсем о нем забыл.
– Итак, опять в дорогу, Михаил Юрьевич? – спросил Пушкин, подумывавший о том, как бы ему улизнуть с этого ничем не примечательного вечера.
– Дорога не дальняя, – отвечал поэт. – Может быть, опять заеду в Пятигорск. Я без устали навожу справки в Петербурге: отпустят ли меня наконец в отставку? Теперь бабушка моя согласна хлопотать.
– Ну, а коли другая бабушка надвое скажет? – Пушкин улыбнулся. – Что тогда станется с музами?
Лермонтов молча пожал плечами.
За ужином разговор стал общим. Желали счастливого пути отъезжающему поэту, пили за его здоровье.
– Михаил Юрьевич! – воскликнула юная Наденька. – Неужто вы не попадете на голицынский бал?
Приглашения на этот бал, назначенный на пятнадцатое июля, жаждали все дамы и страшно волновались. В городском саду сооружался зеркальный павильон; говорили о фантастической иллюминации и прочих сюрпризах, заготовленных сановным устроителем.
На этом и сосредоточились все разговоры за столом.
После ужина сразу стали расходиться. Молодые люди вышли на улицу шумной толпой.
– Михаил Юрьевич, – подошел к Лермонтову Мартынов, – имею к вам недолгий разговор.
Пропустив вперед остальных, он пошел рядом с поэтом.
Глава четвертая
На следующее утро, едва Лермонтов проснулся, к нему явился Глебов. Корнет имел торжественно-официальный вид.
– Я к тебе от Мартынова. Он требует удовлетворения.
Михаил Юрьевич глядел на него и ничего не мог понять.
– Какого удовлетворения? Ты с ума сошел или Мартынов взбесился?
– Прошу оставить этот неуместный тон. Майор Мартынов избрал меня своим секундантом.
Поэт еще раз глянул на Глебова с полным недоумением. Глебов был подчеркнуто холоден. Все это не походило на шутку.
– Стало быть, ты серьезно явился с вызовом? – медленно сказал Лермонтов, все еще не веря собственным ушам.
– Могу ли я передать, что вызов принят?
– Конечно…
Михаил Юрьевич помнил, как вчера в разговоре на улице петушился Господин Кинжал. Но, казалось, то было обычное его фанфаронство. Оказывается, Мартышка всерьез набивается на дуэль. Какая муха его укусила? А может быть, Глебов либо не протрезвился со вчерашнего вечера, либо сызнова пьян?.. Ему хотелось подойти к Глебову и хорошенько его тряхнуть. Но корнет, едва присев, снова поднялся, считая свою миссию оконченной.
– Можешь передать, – сказал Лермонтов, – что я готов дать господину Мартынову любое удовлетворение. Но стрелять в Мартышку не буду: слишком много чести!
– Прошу назвать своих секундантов…
Корнет Глебов до конца выдержал официальный тон и вскоре покинул флигель поэта.
Едва заслышав голос возвращающегося сожителя, Николай Соломонович, все это время шагавший по комнате, непринужденно присел к столу. Глебов подробно изложил ему свой разговор с Лермонтовым.
– Говорил он, между прочим, – вспомнил в заключение корнет, – что на дуэль готов, а стрелять в тебя не будет… – Глебов замялся и счел за лучшее не передавать мотивировку поэта.
– Надеюсь, ты не продолжал разговора на эту тему?
– Само собой… – Глебов, выполнив поручение, теперь казался несколько смущенным. – Право же, Николай Соломонович, не нравится мне вся эта затея. Куда бы лучше покончить дело миром да произвести салют дюжиной шампанского.
– Миром? – переспросил Мартынов. – А потом господин Лермонтов сызнова начнет свои всем надоевшие шуточки? Слуга покорный!
– Однако ж до вчерашнего дня ты сам не высказывал никакого недовольства… – Глебов, не отличавшийся остротою мысли, видимо, был в нерешительности. – Как благородный человек и офицер, – продолжал он, – я выполнил твою просьбу, разумеется, не отказываюсь от секундантства, но думаю, что теперь, после вызова, примирение не умалит твоей чести.