О душах живых и мертвых
Шрифт:
Комендант Ильяшенков не мог и не хотел взять на себя решение вопроса, возбужденного духовенством. Кто его знает, отпевать покойника или не отпевать? А ведь он сам оказывал поблажку этому поручику при жизни. Как же быть с ним после смерти? Полковник чертыхался и проклинал духовных отцов, взваливающих на него непосильное бремя, явно относящееся к высшей политике.
Осложнения у коменданта начались еще с прошлой ночи, когда именно к нему первому явился отставной майор Мартынов и твердым голосом отрапортовал о дуэли, кончившейся смертью его противника. Многое видел
А едва посадили Мартынова, как отставного, в гражданскую тюрьму, вышла от него новая докука. В заявлении, присланном коменданту, он просил разрешения проститься с усопшим поручиком Лермонтовым по христианскому обряду.
Полковник долго вертел в руках бумагу, писанную ровным почерком, твердо округленными буквами, потом еще дольше чесал переносицу: хватило же у человека духу!
Но не хватило духу у самого коменданта, чтобы ответить майору по-человечески и по-солдатски.
В этом деле все спуталось. Вокруг имени убитого плелись неблаговидные слухи, к убийце проглядывала едва скрываемая благосклонность. Самым осторожным было препроводить просьбу Мартынова к высшему начальству, оказавшемуся в Пятигорске.
Флигель-адъютант полковник Траскин беседовал с подполковником Кувшинниковым. Кувшинников был в этот день вездесущим: он участвовал в медицинской комиссии по установлению причин смерти поручика Лермонтова, побеседовал со следователями, отправил срочное донесение графу Бенкендорфу, отдал все нужные инструкции и теперь внимал флигель-адъютанту.
Полковник Траскин сидел, скрестив руки на огромном животе, и говорил медленно, страдая от одышки:
– Так вот какое оно, дело, приключилось. Преувеличенное, к сожалению, понятие о чести. Преувеличенное, но весьма благородное… Как идет следствие?
– Еще только знакомлюсь с материалами.
Подполковник Кувшинников предпочитал не раскрывать своих карт, лучше узнать мнение начальственного собеседника. Близкие связи Траскина с военным министром были ему хорошо известны. По должности своей он знал, что Траскин переписывается с военным министром как особо доверенное лицо даже через голову командующего войсками. Несмотря на свою невероятную толщину и лень, полковник Траскин был мастером интриги. Молодой жандарм умел оценить незаурядные таланты флигель-адъютанта.
– Знакомлюсь с материалами, – с готовностью повторил Кувшинников, – и надеюсь, что следственная комиссия немедленно составит вопросные пункты для вручения их господину Мартынову.
– Так, так… А ссора действительно произошла у Верзилиных? Этакие петухи… Квасу! – вдруг гаркнул полковник.
Жандармский подполковник, всегда ровный в обращении, вздрогнул от неожиданности.
Траскин залпом выпил стакан квасу и повелительно шевельнул пальцем, по каковому знаку расторопный денщик снова исчез.
– Искренне сожалею, – продолжал Траскин, отдуваясь, – о почтеннейшей Марии Ивановне Верзилиной. Надо же было так случиться, чтобы эти забияки не нашли другого места… К несчастью, подобные ссоры из-за пустяков весьма часты между господами офицерами на Кавказе. Не упрекаю покойника, но дивлюсь ему: принадлежа к сочинителям, оказался охоч до ничтожных выходок.
Подполковник Кувшинников сочувственно склонил голову. Он и сам знал, как удобнее толковать происшествие.
– Дивлюсь и я со своей стороны, господин полковник, – отвечал Кувшинников. – Однако имею достоверные свидетельства о вздорном характере убитого… Рад, сердечно рад нашему единомыслию!
Жандарм говорил почтительно и вполне искренне. Траскин был не из тех скороспелых флигель-адъютантов, которые делают карьеру благодаря придворным связям каких-нибудь тетушек. Траскин был тертый калач. В молодости, в день восстания на Сенатской площади, он сумел оказаться на глазах у императора среди самых расторопных усмирителей бунта. Военный министр употреблял его для особо секретных поручений. В свое время он много знал о тайных нитях, приведших к дуэли Пушкина с Дантесом. Он был в Петербурге во время нашумевшей дуэли Лермонтова с Барантом.
Подполковник Кувшинников был осведомлен о том, что Траскин, занимавший должность начальника штаба, был доверенным лицом военного министра и снабжен полномочиями, не предусмотренными в правах и обязанностях начальника штаба. Тем усерднее внимал он инструкциям, которые желал преподать ему влиятельный флигель-адъютант.
– Жду ваших последующих сообщений, – благосклонно сказал Траскин, утирая мокрое от пота лицо. – Кстати, – он печально вздохнул и снова принялся за квас, – представил мне комендант просьбу господина Мартынова: желает проститься с телом убитого. А я думаю, не следует привлекать внимания. Не то найдутся, пожалуй, горячие головы… И так уж шумят почитатели убитого. Как вы полагаете?
– Считаю со своей стороны совершенно неуместным, имея в виду ненужное возбуждение излишне пылких умов.
– Вот-вот! – словно обрадовался Траскин. – Мало ли и без того писали об этом Лермонтове в журналах! Дай им только повод… Я так и отвечу: нельзя! А вы при случае разъясните господину Мартынову… Неофициально, разумеется.
Подполковник Кувшинников еще раз согласно наклонил голову, но, конечно, не спросил, почему полковник Траскин сам надлежаще не инструктировал господина Мартынова, когда имел свидание с ним в тюрьме.
Знал Кувшинников и о том, что медлительный с виду флигель-адъютант уже успел побеседовать с секундантами, содержавшимися под караулом на гауптвахте. Все это знал жандармский подполковник.
А вот Траскин, наверное, понятия не имел о том, какие виды на Мартынова имел ранее сам подполковник Кувшинников. Правда, не оправдал отставной майор возлагавшихся на него надежд. Казалось, он может стать полезным помощником в тонком деле секретного наблюдения, а майор грохнул таким выстрелом, что понял теперь подполковник Кувшинников – не ему было гоняться за такой крупной птицей.