О душах живых и мертвых
Шрифт:
Собеседники расстались, совершенно довольные друг другом. Кавказские власти по достоинству оценили выстрел отставного майора, произведенный из дальнобойного пистолета работы выдающегося мастера Кухенрейтера. О заурядных дуэлях не шлют эстафет его величеству.
Получив вопросные пункты, Николай Соломонович начал читать их без особого интереса:
«На эту дуэль из чьей квартиры или из какого места и в какое время выехали?.. Вы и поручик Лермонтов в каком именно месте подле горы Машухи, в каком часу, на каком расстоянии между собою
Арестованный майор оторвался от бумаги и задумался. Торопиться с ответом было решительно некуда. Когда-то еще придут известия из Петербурга…
«Какое было между вами условие?» – снова перечитал Мартынов. Вопрос мог бы быть опасным, но после беседы с Траскиным он был уверен в своем будущем. Пусть же дойдет до Петербурга, что он, решив встать против Лермонтова, готов был сам жертвовать жизнью.
Николай Соломонович взял бумагу и начал составлять черновик ответов.
«Условия дуэли были: каждый имеет право стрелять, когда ему угодно, стоя на месте или подходя к барьеру; осечки должны были считаться за выстрел; после промаха или ранения противник имеет право вызвать выстрелившего на барьер. Более трех выстрелов с каждой стороны не было допущено по условию… Я сделал первый выстрел…» – записал Мартынов почти с гордостью.
Потом перечитал набросок и тщательно вымарал слово «ранение». Писать о том, что можно было стреляться даже после ранения одного из противников, показалось чересчур кровожадным.
Из ресторации принесли заключенному изысканный обед. Он с аппетитом поел, выпил бокал вина и хотел было расположиться на отдых, но дверь камеры открылась.
– Ваше высокоблагородие, – отчеканил караульный солдат, – к вам чиновник.
Следом за караульным вошел невысокого роста, сухопарый человек в судейской форме.
«Видать, из образованных», – подумал Мартынов, быстро оглядывая неожиданного гостя.
– Разрешите рекомендовать себя, – чиновник говорил очень вежливо, но холодно, – исполняющий должность стряпчего Ольшанский.
– Рад знакомству, – отвечал Мартынов, отдавая поклон. – Чем могу служить?
– Вопросные пункты изволили получить?
– Имел честь. Как я разумею, это достойный плод именно ваших трудов, – Мартынов готов был перейти на неофициальный тон, но стряпчий не ответил на любезную улыбку.
– Обязанность службы, – коротко объяснил он. – Имеете ли в готовности ваши ответы следственной комиссии?
– Помилуйте! – воскликнул Николай Соломонович, все еще не теряя надежды установить с приказным крючком короткие отношения. – Если вам, господам судейским, с покорностью подчиняется перо, то нам, привыкшим действовать шашкой, совсем не так легко дается писание. Нет, милостивый государь, я не вижу оснований к спешке. А, собственно, что вас так интересует?
Стряпчий отвечал с видимым равнодушием, но с полной готовностью:
– Изволите ли видеть, господин майор, нам в гражданском суде редко приходится иметь дело с поединками.
– Прошу покорно извинить меня, – великодушно откликнулся Мартынов, – если дело мое затруднит следователей.
– Непременно затруднит, – подтвердил стряпчий. – Вот и хотел я предварительно осведомиться у вас: ведь в благородном сословии, прибегающем к поединкам, существуют определенные, хотя и противные общегражданским установлениям, правила, предусматривающие разные случаи столкновений и в зависимости от сего разные обычаи и способы боя?
– Безусловно. – Николай Соломонович стал внимательнее присматриваться к невзрачному чиновнику. – Обычаи дуэли имеют многовековую давность и освящены традициями…
Стряпчий слушал с вниманием, готовый, казалось, поучиться у отставного майора.
– К сожалению, – продолжал он, – мне не удалось найти ни одного сборника правил, принятых к руководству между дуэлянтами.
– Ничем не могу вам помочь. Однако главные из этих установлений известны каждому светскому человеку. Секунданты наши названы: то были, как вам известно, корнет Глебов и титулярный советник князь Васильчиков.
– Так, так, – согласился стряпчий. – А капитан Столыпин и князь Трубецкой?
– Совершенное ваше заблуждение! – почти резко возразил Мартынов. Прежнее благодушное его настроение стало сменяться тревогой.
– Прошу извинить. Их имена называют в городе, но, конечно, следственная комиссия не придаст никакого значения слухам. Однако же вернемся к делу. Если я по неосведомленности ошибусь, прошу меня поправить. Условия дуэли, предложенные вами как оскорбленным, были рассмотрены и одобрены далее господами секундантами?
– Таковы формальности, не имеющие существенного значения…
Николаю Соломоновичу стало совсем не по себе. Он покосился на начатый черновик показаний. По счастью, бумага лежала так далеко, что и при желании ни строки не мог бы прочесть любопытный стряпчий.
– Разумеется, формальность, – согласился тот, – но нам, судейским, по должности положено строго держаться формы. Буду покорно просить вас, господин майор, изложить пункт об условиях вашего поединка со всей подробностью. – Он встал, дав понять, что разговор окончен. А уходя, вдруг добавил все тем же равнодушным голосом: – Представьте, ведь и по этому поводу имеются злоумышленные слухи…
Мартынову показалось, что чиновник взглянул на него как-то особенно многозначительно. А может быть, все это только показалось. Стряпчий вежливо поклонился.
– Надеюсь вновь посетить вас в ближайшие дни.
И ушел, уклонившись от рукопожатия. Дверь закрылась.
Николай Соломонович: заметался по камере. Неужто пронюхала что-нибудь судейская крыса? Дай ему волю – он, пожалуй, превратит условия дуэли, не имеющие теперь никакого значения, в зловещую улику и пустит ее в ход раньше, чем придет желанная помощь! А может быть, даже раньше, чем успеет вмешаться недогадливый подполковник Кувшинников.