О гномах и сиротке Марысе
Шрифт:
Читал и глазам не верил. Что за наваждение?
А на дощечке стояло: «Голодаевка».
Он еще раз перечитал: «Го-ло-да-ев-ка». Черным по белому написано.
– Голодаевка!
Хвощ всплеснул руками и остался стоять посреди дороги.
А солнышко медленно поднималось из-за леса.
Он еще раз с тоской взглянул на столб, прочел: «Голодаевка» – и вздохнул.
Ночь была холодная, и Чудило-Мудрило, прохаживаясь по лесу, чтобы согреться, набрел на довольно высокий песчаный холмик, под которым виднелась глубокая дыра. Каждый с первого взгляда понял бы, что это лисья нора.
Но наш ученый весь свой век просидел
«Гора? Крепость? – гадал он. – Уж не языческий ли это храм наших предков? Весьма вероятно! Весьма вероятно!»
И он с величайшим вниманием стал обходить холм. А из норы между тем осторожно высунулась рыжая мордочка клинышком, с горящими глазами и крепкими, острыми зубами. Высунулась, спряталась, опять высунулась, и наконец из норы вылезла поджарая лисичка Сладкоежка. Она сразу же узнала ученого, но виду не подала, а, напустив на себя важность, сделала шажок ему навстречу и спросила:
– Кто ты, незнакомый странник? И что привело тебя в сию обитель науки и добродетели?
– Придворный летописец короля Светлячка из Хрустального Грота к вашим услугам, – вежливо ответил Чудило-Мудрило.
– Ах, это вы, сударь! – воскликнула Сладкоежка. – Какой счастливый случай привел вас сюда?… Как! Неужели вы не узнаёте меня? Я автор многих научных сочинений Сладкоежка, которую вы недавно почтили своим посещением.
Чудило-Мудрило хлопнул себя по лбу и воскликнул:
– Как же! Помню, помню! На меня просто минутное затмение нашло.
Покорнейше прошу простить, сударыня.
Он сказал «сударыня», решив, что не подобает называть такую важную даму просто на «вы».
Они сердечно поздоровались. Потом Чудило-Мудрило сказал:
– Я был бы бесконечно признателен вам, сударыня, если бы вы сообщили, что это за холм. Но может быть, я кажусь вам слишком назойливым? – Нет, что вы, помилуйте! – ухмыльнувшись, сказала Сладкоежка. – Я велела насыпать этот холмик, чтобы всегда иметь под рукой достаточно песку для присыпания моих рукописей. [2] – Она потупила взор, потерла лоб лапой и скромно добавила: – Я много работала в последнее время, очень много… А как подвигается ваше сочинение, уважаемый коллега? – спросила она с любезной предупредительностью.
2
В прежние времена чернила не промокали промокашкой, а присыпали мелким песком.
– Ох! – простонал Чудило-Мудрило. – Лучше не спрашивайте! Меня постигло самое ужасное несчастье, какое только может постигнуть ученого: моя книга погибла, а перо сломалось!
– Сломалось? – подхватила Сладкоежка, и глазки ее загорелись, а зубы плотоядно блеснули. – Да ведь нет ничего проще, как достать новое, и не одно! Пять, десять… Да что я говорю – сотни перьев готова я раздобыть для вас, уважаемый коллега, если только вы окажете мне одну маленькую, малюсенькую, вот как эта песчинка, услугу! Но ваша помощь понадобится мне сегодня. И очень скоро! Через час!
Она подхватила ученого под руку и, прохаживаясь с ним взад и вперед, заворковала ему на ухо:
– Видите ли, здесь неподалеку живет один пес, которого я просто не выношу. Сама не могу понять, что меня в нем так отталкивает. То ли уродливая внешность, то ли дурные наклонности: целыми днями он сидит, ничего не делая, возле какой-то жалкой семерки гусей, которым не угрожает
У Чудилы-Мудрилы глаза заблестели от радости. Он проглотил слюну и воскликнул:
– С удовольствием, с превеликим удовольствием! От всего сердца рад помочь вам, сударыня! Я весь к вашим услугам! Располагайте мною! И он стал кланяться, шаркая то правой, то левой ножкой, и сердечно пожимать лисе обе лапы.
Утренний туман рассеивался, открывая чистую, ясную лазурь. Загоготали гуси, петух пропел с высокого насеста, ему ответил другой; в просыпающейся деревне заскрипели колодезные журавли, замычали коровы, которых выгоняли со дворов, над соломенными кровлями поднялись струйки синего дыма – верный знак, что хозяйка похлебку поставила варить из остатков прошлогодней муки. Воду вскипятит, мукой засыплет, прибавит немного сыворотки, посолит, выльет в миску и кликнет:
– Ну-ка, дети, живо за стол! Бери-ка ложку, Ягна! Скорей, Мацек, не то Вицек все съест! Быстро, быстро! Хлебайте, не зевайте – пока роса, гусей надо выгнать!
И вскоре во всех концах деревни защелкают кнуты и раздадутся тоненькие детские голоса:
– Тега, тега, тега!
По песчаной дороге клубится пыль, гоготанье гусей сливается с возгласами пастушат и щелканьем кнутов, и надо всем – пронзительный крик старостиного гусака. Он бежит, взмахивая крыльями, впереди стада, как полководец перед войском.
От одной из хат отделилось и торопливо направилось к лесу маленькое стадо гусей: четыре белых, три серых. За гусями – сиротка Марыся, босая, в холщовой рубашке, в синей юбочке. Золотые волосы заплетены в косички, личико умыто. Ступает Марыся легко-легко – трава почти не приминается. Рядом с Марысей – рыжий песик. Он весело помахивает хвостом и лает, если какой гусь отобьется от стада. С таким помощником Марысе и кнут ни к чему, одного ивового прута достаточно. Идет Марыся с прутиком по алмазной росе и поет тонким голоском:
Как входила сиротаВо чужие ворота,Как служила сиротаЗа краюху хлеба,Помогала сиротеТолько зорька золотаДа солнышко с неба!Гуси, гуси вы мои,Тега, тега, тега!С песенкой пришла Марыся на лужайку, села на пригорочке, а гуси ходят вокруг нее, гогочут, молодую травку щиплют.
Рыжик обежал гусей раз-другой, дернул серого гусака за хвост, чтоб неповадно было в лес ходить, тявкнул на белого, чтобы стадо стерег, а потом улегся на краю лужайки и стал смотреть в лес. Очень чуткий пес был этот Рыжик!