О личной жизни забыть
Шрифт:
Странность с подземным тиром объяснялась тем, что супруги Гонсалесы сразу же вступили в местный стрелковый клуб, куда входили многие предприниматели средней руки – все те, кому хотелось иметь в доме огнестрельное оружие на законных основаниях.
Помимо собственно стрельбы на их сборищах часто обсуждалось, как именно вести себя в ситуациях, когда доведется эти пистолеты применить. Карлос придерживался самой миролюбивой точки зрения, говоря на каждом углу, что лучше самому получить физические травмы, чем стать виновником чужой смерти. Тем не менее, однажды в лимонской вечерней газете была помещена короткая заметка
И в глазах окружающих разом сложился весь пазл в отношении семейства «мастера Карлоса»: и некоторая их закрытость, и удивительная бытовая самодостаточность, и увлечение стрельбой. В заслугу было поставлено даже то, что супруги стреляли грабителям именно по конечностям, чтобы не нанести слишком тяжелые увечья.
Наибольшее количество лавров как ни странно досталось Алексу – в школе он стал настоящим героем, хотя и не скрывал, что основную ночную пальбу просто проспал: проснулся и спустился в холл, когда отец уже вызывал по телефону полицию и «скорую».
– А какие они, какие? Страшные, наверное? – с замиранием спрашивали окружающие двенадцатилетки.
– Откуда я знаю? Они на полу уже лежали. Кажется, среднего роста. Лет по двадцать, двадцать пять. У одного был пистолет, у другого нож.
– А твоя мама что делала?
– Перевязывала того, что с ножом был. Он плакал, говорил, что ему теперь руку ампутируют.
– А твой отец что?
– А папа ему говорит: «Ничего, у тебя еще другая рука есть».
– Ну у тебя папа и хохмач. Так ему и сказал?! А мама что, совсем не испугалась?
– Ее только потом сильно трясло, когда «скорая» уже уехала.
5
Все бы так, наверно, и катилось по намеченному графику: сбор никому не нужных секретных данных о Центральной Америке, выполнение разовых заданий мексиканского резидента, постоянная готовность к активным действиям при наступлении часа «Ч», даже раскрытие перед сыном семейной тайны в восемнадцать лет выглядело вполне запрограмированным, для чего Гонсалесы начали откладывать деньги на крейсерскую яхту, чтобы именно на ней, посреди океана сделать сыну сие признание. Но тут наступили приснопамятные Перестройка и Гласность. Поначалу Гонсалесы даже гордились ими: наконец-то Империя Зла показывает всем свое нормальное, не враждебное лицо. Однако год отщелкивался за годом, и у Карлоса возникало все больше тревоги:
– Ну нельзя же так уж перед американцами и Европой стелиться! Потом же самим стыдно будет.
Исабель не разделяла его страхов, всячески защищая «меченого генсека», мол, все это хорошо продуманная многоходовая стратегия. Но у Карлоса уже было с кем и без нее поговорить на эту тему. В их доме стал время от времени появляться Альберто, нелегал из Панамы, будучи торговцем офисной оргтехникой, он мог раскатывать по всей Перемычке, как они называли Центральную Америку, как угодно. Альберто прибыл из Москвы совсем недавно, поэтому знал массу таких совдеповских подробностей, которые не почерпнешь ни на каком Си-Эн-Эн или Би-Би-Си. Тонкий и прямой, больше похожий на англичанина, чем на латиноса, он был еще более Карлоса резок в суждениях о делах в Союзе.
– Боюсь, что
Когда случилось ГКЧП, Альберто примчался к Гонсалесам среди ночи с радостной вестью:
– Наконец-то нашелся кто-то прекратить этот бардак!
Но два дня спустя уже не было несчастней его человека:
– Господи, ну что за придурки!! Трех трупов испугались!
И теперь уже Карлос, хотя и был полностью с ним солидарен, утешал его:
– Ничего, зато москвичи оторвались за эти три дня по полной. Конечно, обидно, что они все решают за всю страну, но ведь так было всегда.
Катастрофу декабря девяносто первого года Альберто с Карлосом встретили чисто по-русски: отпустили прислугу, отправили Исабель с Алексом загорать на тихоокеанское побережье, а сами, закрылись в подземном тире, вдрабадан напились и израсходовали почти тысячу патронов по мишеням-президентам.
Вскоре после этого в жизни Альберто и в жизни Гонсалесов наступило тревожное время. Регулярно поступали сведения уже не только о нелегалах-перебежчиках, но и о крупных чинах московских спецслужб, которые ничего не боясь, чуть ли не на пресс-конференциях выдавали госсекреты.
Однажды Карлос даже услышал знакомую фамилию такого штабного разведчика и стал готовиться к своему возможному аресту здесь, в Коста-Рике. Но прошло месяца четыре, а его никто не арестовывал. Альберто объяснил это по-своему:
– А зачем американцам лишний раз суетиться? Ты же «спящий агент», большого вреда пока не приносишь, зато всегда под рукой, если понадобится обмен раскрытыми шпионами, – и чуть подумав, добавил: – Подозреваю, что вы у них сейчас в качестве учебного пособия. Помню, в Москве мне тоже показывали такого «спящего» американца, чтобы я за ним просто походил, понаблюдал, как он ведет себя, чем выделяется, как старается на своей легальной службе. Полезная штука, между прочим.
Разумеется, такое предположение особой радости Гонсалесам не принесло. Навострив все свои интуитивные радары, Карлос и в самом деле вскоре заметил двух ошивавшихся вокруг него типов, которые вполне подходили на роль топтунов-стажеров.
Самое удивительное, что как раз в это время в руки Гонсалесов попала действительно важная секретная информация. Одна из выстроенных Карлосом вилл принадлежала богатому техасцу Сайрусу Джонсу, с которым Гонсалесы настолько сдружились, что посылали к нему на ранчо Алекса на целый месяц, а сын Джонсов Чарли тоже неделями не покидал Гонсалеса-младшего, когда техасцы приезжали поголливудить на свою лимонскую виллу.
И вот как-то в очередной свой приезд Джонсы пригласили чету Гонсалесов к себе на ужин вместе с еще одной американской семейной парой и неким Гарри, мрачным сорокалетним господином, по виду явным госслужащим. Сайрус сватал американцам Карлоса, как лучшего местного подрядчика и дизайнера по строительству вилл и особняков. Сам подрядчик, особо не чинясь, с готовностью показал свои интерьеры, которые всегда были у него с собой на представительской дискете.
Словом, вечеринка была как вечеринка. Три женщины щебетали о своем девичьем, четверо мужчин пили виски и играли в бридж. Игра перебивалась постоянными теленовостями о России и о политической ситуации 1992 года в Панаме.