О личной жизни забыть
Шрифт:
Рядом с панамцем-коммивояжером в летящем в Мадрид самолете сидел полусонный Алекс. Новость о том, что он сын российских разведчиков была для него слишком невероятной, чтобы он в нее мог поверить. Пришлось добавить, что от его послушного поведения теперь зависит жизнь его матери. Нужные таблетки окончательно обезволили его, чтобы он уж совсем не сопротивлялся полету. На двух пересадках до Москвы Альберто пришлось делать в аэропортных туалетах своему подопечному дополнительные уколы, и в Шереметьево для приема юного пациента понадобилось вызывать карету скорой помощи.
Помимо медицинской «Газели» у трапа самолета стояла еще и черная «Волга» для самого Альберто. Моросил холодный августовский дождь, от которого гостю из тропиков было чуть зябко, несмотря на предусмотрительно надетую ветровку.
К Альберто, успевшего уже перевоплотиться в капитана ГРУ Зацепина, подошел человек из «Волги», этакий бесстрастный следователь НКВД полувековой давности в сером костюме.
– С приездом, Петр Иванович.
Альберто хотел пошутить про то, как встречали разведчиков на родине в 1937 году, но воздержался.
– Ну и погодка тут у вас!
– Пускай это будет самая большая проблема для вас, – заметил с нехорошей интонацией «серый костюм».
– Мой отчет, значит, не удовлетворил? – произнес Зацепин с едва заметным сарказмом.
– Про то мне вообще-то не ведомо. Сказано, доставить куда надо… На вашу квартиру, – великодушно пояснил встречающий.
Но сомнение все же оставалось.
– А багаж?
– Его вам привезут.
Что тут возразишь? Как человек военный, он дисциплинировано направился к «Волге», прокручивая в уме ближайшие вопросы и свои домашние заготовки на них.
10
Зацепину дали полные сутки на то, чтобы он немного пришел в себя от смены часовых поясов, а потом действительно началось серьезное дознание. У Петра Иваныча хватило ума не распространяться о подозрениях насчет московского предательства их нелегального существования, и все валить на опрометчивость Карлоса при перегонке дискеты на чипы, мол, где-то это деяние могло зафиксироваться и попасть к кому не надо. Точно так же отрицал он, что читал полученный материала, мол, Карлос, может быть, и читал, но ничего ему не говорил, а он, Альберто, получил, эти данные уже в виде компьютерного чипа и вот он вам этот чип, который на обычном компьютере прочесть невозможно.
– А были ли еще чипы?
– Да, еще два. Один Карлос спрятал в саду своей виллы, где именно не знаю, другой находился при Карлосе. Я его передал в посольстве военному атташе.
– Исабель могла знать место, где спрятан третий чип?
Ну зачем этим дознавателям облегчать их псевдоважную службу? Пусть сомневаются и боятся.
– Думаю, да. Кстати, можно узнать, нет ли о Исабель каких-либо новых сведений?
– По одной версии она убита в перестрелке, по другой – арестована и дает показания.
К счастью, никто не ставил ему в вину, что он оставил ее одну на дороге отстреливаться от преследователей – Исабель действительно не знала адреса явочной квартиры и в посольство тем более пробиться бы не смогла.
Помурыжив пять дней с дознанием, Зацепина отправили в трехмесячный отпуск. Сам Петр Иваныч такому благополучному исходу не очень поверил, полагал, что начальники просто ждут дополнительных вестей из Коста-Рики. То, что официально в Лимоне всплыла лишь полицейская атака на Гонсалесов, якобы как на торговцев наркотиками, особенно всех напрягало – значит, американцы, а кто еще мог руководить этой атакой, задумали какую-то свою игру.
В отпуск он не поехал – предпочел остаться в Москве. Бродил по знакомым улицам, разглядывал витрины магазинов и суетливую публику, придирчиво отмечал негативные перемены, морщился от нищих и бомжей, смотрел в Доме кино и Киноцентре свежеснятые «ассистентские» фильмы, из двух академических театров выскочил, не выдержав матерных актерских реплик, кооперативная ресторанная кормежка заставила с подозрением прислушиваться к собственному желудку, а огромное количество нового алкоголя сделало недоверчивым и к привычным маркам вина и бренди. Все выглядело настолько уродливым, что в этом был даже какой-то свой привлекательный шарм. Больше всего его поразили разом в 300 – 500 раз снизившиеся тиражи газет и литературных журналов, еще два года назад бывшие властителями всеобщих дум. Словно кто-то щелкнул выключателем, и люди перестали читать, или подсознательно решили, что все писатели – главные лжецы и предатели страны и напрочь отреклись от них. Стало быть, Перестройка словесная закончилась, понял Зацепин, и началась Перестройка материально-бытовая.
Еще никуда не уезжал он и из-за Алекса, уж слишком на душе скребли кошки от того потрясения, которое они устроили для тринадцатилетнего мальчишки. Петр Иваныч хорошо помнил себя в этом возрасте и, ставя ныне себя на место Алекса, примерно представлял те внутренние перевороты, которые сейчас должны были происходить в голове и сердце Родригеса-младшего, и всеми силами хотел ему хоть немного помочь. Наверно в Штатах в подобной ситуации к подростку приставили бы двух-трех психоаналитиков, в родной же Рассеи никому и в голову не приходило заморачиваться с чьим-либо тонким внутренним самочувствием. Алекса просто поместили в неврологию обычного военного госпиталя, с тем, чтобы через две недели карантина отправить в закрытый интернат для детей иностранцев.
– Он не иностранец, он сын наших нелегалов и должен быть там, где дети нелегалов! – с жаром доказывал Зацепин своему шефу, подполковнику Шелеху.
– Ты же сам говоришь, что он в упор не желает признавать себя русским. И хочешь, чтобы он сразу куда не надо попал.
– Я считаю, для него самый подходящий вариант – сто четырнадцатая школа.
– И думать о ней не моги. Там ниже полковничьих детей не бывает. К тому же, у нас с Исабелью еще полная неясность.
– Вы же сами Карлоса на орден подавали… – не отставал капитан.
– Тогда сам иди и делай за две недели из пацана русского патриота, – пошел на уступку подполковник.
И оформив себе официальное кураторство над Сашей Копыловым, Зацепин принялся через день навещать своего протеже, дабы в намеченный срок превратить его из яростного русофоба в милого сердцу русофила.
– Я требую костариканского консула, – угрюмо начинал юноша, едва куратор входил в его двухместную палату.
Вторую койку занимал неразговорчивый лейтенант-десантник, который сразу же при виде Зацепина выходил из палаты.