О людях и самолётах 2
Шрифт:
До родной деревни Рыжего Гуся майор Кузьмин добирался двое суток. Сначала пришлось ехать на почтово-багажном поезде под апокалипсическим номером 666. Поезд, как престарелый пудель, страдающий недержанием мочи, останавливался практически у каждого столба, ужасно грохотал на стрелках, скрипел и раскачивался. В набитом битком вагоне пассажиры постоянно менялись, одни занимали места, перекрикиваясь через весь вагон, а другие с трамвайными криками: «На следующей сходите?» продирались к выходу, пихая друг друга мешками.
На привокзальной площади стоял автобус КавЗ. Кузьмин занял место в салоне
Деревня, где жил Гусь, стояла из одной улицы, вдоль которой стояло десятка два домов. Центром деревни была автобусная остановка, здесь же стоял заброшенный газетный киоск и бревенчатый сарай, в котором помещались почта и магазин.
Пройдя по улице, Кузьмин с удивлением заметил, что ему не встретилось ни одного трезвого человека. Причём чувствовалось, что процесс идёт уже не первый день, и зашёл довольно далеко. То, что на селе пьют, он представлял и раньше, но зрелище всейпьяной деревни отдавало дурдомом. Что именно отмечали, выяснить не удалось, но в разных домах процесс пьянки был в разных фазах: где-то пели песни под гармошку, где-то рыдали, а в одном месте, как водится, били морды. Кузьмин сразу вспомнил картинку в учебнике биологии про фазы деления клетки. Розово-зелёные кляксы, тужившиеся размножиться, всегда вызывали у него тошноту.
Поскольку номеров на домах не было. Кузьмину пришлось обратиться за помощью. Единственным вменяемым в деревне существом оказался мальчик лет пяти, который не мог быть пьяным по чисто техническим причинам. Он-то и проводил майора к фамильному гнезду Гусевых.
В этом доме тоже серьёзно пили. В горнице обнаружились три практически бездыханных тела. Четвёртое, подающее слабые признаки жизни, к счастью оказалось хозяйским. Кузьмин решил не тянуть резину, и, справившись по бумажке, строго спросил:
– Фёдор… э-э-э… Игнатьевич, а где ваш сын?
Мужик удивился.
– Как где? – удивился мужик – Дык, вот они, сплять, – а ишшо дочка есть – гордо добавил он, в городе!
– А Николай Фёдорович – ваш сын?
– Наш!
– А где он?
– Дык… в армии!
Через месяц Кузьмина вызвали в штаб.
– Нашлась бабушкина пропажа! – сообщил НШ, с отвращением копаясь в груде папок цвета запёкшейся крови с надписью «Личное дело. Секретно», – угадай с трёх раз, где!
– И где?
– В Караганде, бля!
– В Казахстане?! – ошалело переспросил Кузьмин. – Он же из Сибири…
– Из Сибири?! Вот! – НШ потряс мятым бланком телеграммы, исчёрканным разноцветными резолюциями, – обратный адрес: «Военная комендатура города Москвы». Там он! На губе!! Ордена Ленина Московского военного округа!!! Поезжай за ним, у тебя, вроде, сестра в Москве живёт? И заодно спроси у этого землепроходца, как ему удалось добраться от Комсомольска-на-Амуре до Москвы. Без денег. Без билета. Без жратвы. Не спрашивай – зачем. Просто спроси – как?!
Перелёт до Москвы запомнился Кузьмину тем, что в носовом салоне первого класса кроме него оказался только пожилой охотник, который летел со своей лайкой на ВДНХ.
Сестра жила в Лефортово и была замужем за полковником-танкистом, с которым Кузьмин немедленно и надрался в честь приезда.
Субботнее утро встретило майора чудовищной головной болью. Кушетка под ним тошнотворно и беззвучно вращалась. В голове резонировало, слух обострился настолько, что он отчётливо слышал, как где-то в глубине сталинской квартиры, построенной ещё до войны для комсостава, жужжит электробритвой свояк.
Вошла сестра.
– Плохо тебе? – участливо спросила она.
Кузьмин ответил невнятным жалобным звуком.
– Может, капельницу поставить? Сразу полегчает.
Сестра работала в хирургии и в борьбе с похмельем полумер не признавала.
– Ы-ы-ы! – решительно отказался больной, придерживая на всякий случай кушетку.
– Понятно… Мой такой же, – не обиделась сестра, – пиво в холодильнике.
Все выходные Кузьмина готовили к походу в комендатуру. На шинели расшили встречную складку, обметали заново петли, полковник лично проверил, чтобы на всех пуговицах звезда не была повёрнута кверху ногами.
– Тэк-с, – задумчиво бормотал свояк, осматривая ходока,– бритвой по шее тебе пару раз провести надо – это раз. Зарос ты, братец. Каблуки стоптаны, это два, ладно, мои ботинки возьмёшь, вот шапка у тебя похабная какая-то…
– Нормальная шапка… у нас все такие носят, с удлинёнными клапанами.
– А здесь не носят! Мою полевую возьми, только кокарду сними. И это… Уставы, что ли повтори. Вдруг спросят?
– Фу, водярой от тебя прёт, – ханжески поморщился хозяин, который вчера выпил вдвое больше гостя, - ну, да это не запрещено. Может, за своего примут.
В комендатуре города Кузьмин с удивлением почувствовал, как откуда-то из глубин его подсознания всплывает опутанный различными страхами и комплексами, как утопленник водорослями, курсант первого года обучения. По коридорам, высекая искры коваными подковами сапог, шлялись откормленные сержанты, офицеры даже в помещении не снимали каракулевых шапок и были обильно увешаны разнообразными знаками, значками, шевронами и бляхами. На уставной нонсенс в виде майора с голубыми просветами на погонах смотрели с нескрываемым удивлением, но, не обнаружив явных нарушений формы одежды, теряли к нему интерес.
Заложив три круга по периметру комендатуры, майор всё-таки сумел вызволить Рыжего Гуся из темницы. Правую руку ломило от многократного отдания воинской чести, а во рту пересохло от «Так точно!», «Есть!» и «Разрешите идти?».
Напоследок дежурный помощник коменданта сделал Кузьмину небольшой сюрприз, сообщив, что «у вашего парня, вроде, «не все дома», и порекомендовав на обратном пути быть «повнимательнее».
Рядовой Гусев, и правда, выглядел не слишком интеллектуально, но, вспомнив его родню, майор решил не заморачиваться и повёз его на аэровокзал, брать обратные билеты. В троллейбусе Гусь вёл себя на удивление тихо, по сторонам не смотрел, а на вопросы отвечал кратко и невнятно.