О людях и зверях
Шрифт:
Бевз сдвинул брови словно петербуржские мосты.
– Кто вам такое сказал? Он подходит для щенков, когда они видят действия мамы или старшего пса, который умеет исполнять отдельные элементы. Для других случаев этот метод нецелесообразный.
– Почему? – не отставал Драчин.
– Потому что если собака будет смотреть, как перед ней дразнят апортиком другую собаку, то вскоре она перегорит от того, что не может заполучить апортик. А нам это не нужно.
– Перерыв, товарищ старшлейнант, – протараторил Киреев.
Бевз взглянул на часы на мобильнике.
– У
– Ну разрешите мы пока покурим быстренько туда–сюда.
– Разрешаю. Через две минуты.
– Ну товааарищ ста…
– Так, хватит. Вы бы лучше рассказали мне суть оперантного метода.
Киреев отмахнулся от назойливой осы, посчитавшей курсанта чрезвычайно сладким, и тут же притих. Две минуты спокойствия неожиданно оказались для него вполне достойным времяпровождением.
Но не тут-то было.
– Вспоминай, Киреев. Кору свою вспоминай. Что такое оперантный метод? – спрашивал Бевз, пока я пополнял лексикон новым словом, записывая его в блокнот.
– Ну там… – Киреев почесал затылок, как годится любому двоечнику, и спросил то, что необходимо спрашивать, если вообще ни черта не знаешь: – Оперантный, да?
– Нет, блин, инструментальный, – сказал Бевз.
– Инструментальный? Ну… Э–э… Товарищ старший лейтенант, мы это учили полтора месяца назад. Я не могу так долго держать информацию в голове.
Бевз ударил себя открытой ладонью по лицу. Шлепок отчаяния, безнадежности. Квинтэссенция всего занятия.
– Андрей, ты смотрел Иронию судьбы? – спросил он мягко, как только можно в моменты нарастающего раздражения.
– Смотрел… а что? – Киреев недоуменно уставился на преподавателя.
– Фразу помнишь, которую сказал Мягков Яковлеву после тщетных объяснений как он там оказался?
Киреев завис, и, судя по напряженно мыслящему лицу, завис надолго.
– Товарищ старший лейтенант, разрешите на перерыв, пока Андрей думает, – предложил Черненький.
– Ну что, вспомнил, Киреев?
Тот даже не мотнул головой.
– Ладно… – Бевз собрал аккуратно вещи в планшетку и стал по стройке смирно. – Огласите перерыв.
– Встать!
Все поднялись, кроме Киреева – он вообще не садился.
– Занятие окончено. Не забудьте вещи. После обеда – самоподготовка.
Бевз быстро покинул городок, не дожидаясь меня. Если что – догонит, наверное подумал он. Я же впихивал непослушный блокнот в тот самый карман. Надо же: как вытащить, так запросто, а как назад засунуть – пыхти и не жалуйся.
Психанув, я спрятал блокнот под китель и направился к циклу. Последним выходили Киреев и Осинов.
– Что ж ты про оперантный протупил? Они и инструментальный метод – одно и то же! Ну ты!.. – поучал Осинов под легкий хруст черного шоколада.
– Да ну его… – плюнул на землю Киреев и злостно схватил тетрадь. – Какая кому разница вообще?! При чем тут Мягков?
– На, съешь кусочек.
Киреев не отказался.
– Ну какой вы тупой, Киреев, – сказал я, обернувшись.
Андрей, прежде чем отвечать, присмотрелся к моей груди, затем проглотил приготовленные слова и деликатно уточнил:
– Почему сразу тупой, товарищ лейтенант?
– Не вы. Фраза. С фильма. Которую Яковлеву говорили.
– Аааааа, – протянул Андрей. – Спасибо, что сказали… что ли.
– Не за что, – ответил я и убрался прочь, пока дальше не стали расспрашивать о чем–либо.
Людьми в первый рабочий день я был сыт по горло.
Глава 3. Регуляторы
Раньше Небольшие Мостки страдали от безделья и безработицы. У среднестатистического мостковчанина имелось только три дорожки: одна – в учебный центр примерять камуфляж, жертвуя мозгами и волей. Другая – отправиться в оздоровительные шахты Краснограда, где обещают незабываемую развлекательную программу: постоянное поддержание физической формы, непредсказуемые приключения тайными туннелями, угольные ингаляции…
Третья же дорожка хранилась у многих в маленьком пакетике в кармане– если в жизни станет совсем туго.
И вдруг, одним, как принято представлять, мрачным дождливым вечером в дверь постучало неведомое тело. Лампочка на пороге давным-давно висела как украшение, как ненужный аксессуар и неотъемлемый атрибут деревенского дома. Крупицей света служила выглянувшая на четверть с затянувшихся облаков луна: еще не полная, но острые края уже успели округлиться. Громыхнуло. Хозяева не спешили открывать, стараясь решить вопрос за закрытой дверью. А еще лучше: проигнорировать стучащего, дождаться пока он постучит в другой дом и, возвратившись к вечернему телешоу, больше о нем не вспомнить.
Тело потревожило людей еще раз: настойчивей, уверенней. Тело знало, что в доме кто-то есть, кто-то разглядывает его в глазок и ловит сетчаткой полумрак. Отступать некуда – тьма, в которой доводилось прятаться незнакомцу, никак не рассеивалась, не обличала перед хозяевами домов человека, потревожившего их покой. И вот, у четвертого дома ответвленной от главной дороги улочки, незнакомца пожалела молния, озарив густые сметанные тучи ярким светом. Возможно это, а может добрая душа старушки, одиноко существовавшей в немного покосившемся одноэтажном доме, решила, что не мешало бы разбавить общением с другими ее затянувшийся день длиною в старость. И открыла.
Стучал приличного вида парень: молодой, симпатичный, промокший до нитки. В камуфляже. Он попросился переночевать. Бабушка не отказала. А на следующий день он пообещал платить ей ежемесячно пока служит, так как жить в казармах ему осточертело. Бабушке нужен был помощник. Парню – жилье. На том они и порешили.
Этот случай стал в каком-то смысле судьбоносным в истории современных Небольших Мостков. Старики и старухи, владельцы полупустых квартир стали зазывать к себе военнослужащих, как хачи на вокзале зазывают на шаурму. Там дешевле, там больше мебели, там хозяева не будут ежедневно проверять не украдены ли припрятанные под ламинатом деньги на черный день. Сплошные акции, улыбки и обещания. Мостки расцвели.