О, мой ангел…
Шрифт:
Между тем наступил вечер, вечер прекрасного дня, проведенного с Оуэном. Но тут заботы о ранчо и семье вновь напомнили Наде о себе. Она взглянула на темный дом. Только фонарь гостеприимно светил ей навстречу.
Оуэн остановил машину и осмотрел дворик.
— Должно быть, все в таборе. Скажи, почему только ты поселилась в доме?
— Остальные предпочитают привычную жизнь в таборе.
Они вышли из машины и направились к крыльцу.
— А тебе не нравится таборный быт?
— Я совсем не против традиций. — Она приблизилась к перилам и посмотрела в сторону — холмов, за которыми находился
— Но у твоей семьи все это есть. — Он оперся на перила и окинул взглядом ее лицо, пухлые губы, густую копну волос. — Ты же можешь перебраться в один из автовагончиков, что стоят в таборе.
— А что плохого в том, что я обосновалась в благоустроенном доме?
— Но ты ведь отдаляешься от семьи.
А он уже знал, что семья занимает важное место в жизни Нади.
— Родные почти рядом, всего в четверти мили отсюда.
— Скажи, ты счастлива?
Надя скрестила руки на груди и еле внятно проговорила:
— Что ты подразумеваешь под счастьем?
Оуэн почувствовал нотки напряжения в ее голосе и решил не развивать эту тему. По каким-то причинам Надя всегда держалась чуть в стороне от своих близких.
— Иногда в твоих глазах я замечаю грусть, а также тайну, которую ты стараешься скрыть, — задумчиво сказал он.
Надя беспокойно прикусила губу.
— Ты ошибаешься, у меня есть все, чего я хотела. Моя семья в безопасности, живет в свободной стране. Через несколько лет здесь будет лучшее ранчо во всей Северной Каролине, которое прославится своими чистокровными лошадьми. Меня волнует только одно — исчезновение музыки, но как только она вернется, жизнь станет безоблачной.
Оуэн сделал шаг вперед.
— Ну а ты сама?
— А что я?
Она отступила и уперлась спиной в перила.
— Ты счастлива?
Он придвинулся ближе и погладил Надю по щеке. Его жадный взгляд скользил по ее губам. Он склонил голову.
— Ответь мне, Надя. — Его горячее дыхание опалило ее. — Ответь, что сделает тебя счастливой?
Он коснулся ее губами, когда Надя чуть приоткрыла рот, уклоняясь от его ласки.
И все же Оуэн почувствовал, как нежные руки обняли его за шею, а ее грудь прижалась к его груди. Он поцеловал Надю. Кончик языка проник сквозь зубы. Он вдыхал в себя аромат ее тела. Мысли о том, чтобы сделать Надю счастливой, вылетели у него из головы. Он хотел только ее тела и чувствовал, что она хочет того же. Оуэн жаждал войти с ней в пустой дом, подняться по лестнице, положить Надю на кровать и любить горячо, страстно, до тех пор пока не иссякнут силы. Оуэн огладил крутые бедра, провел руками по округлым ягодицам и крепко прижал Надю к себе, дав ощутить, как он вожделеет ее. Ему казалось, что снять терзавшее его напряжение он не сможет и за шестьдесят лет.
— Надя! — Он со стоном произнес это имя, оторвавшись от ее губ. Потом ослабил объятия и стал покрывать поцелуями щеки, глаза, шею, на которой трепетала жилка. Оуэн готов был впиться в нее.
— Скажи, — умолял он, задыхаясь, — что сделает тебя счастливой?
Надя, закрыв глаза, безмолвно молилась на русском языке. Только святые слова могли вдохнуть сейчас в нее мужество, веру и силу противостоять ослеплению страстью. Позволив
Отпрянув от него, она смогла только вымолвить:
— Возвращение музыки сделает меня счастливой.
6
Оуэн стоял в тени сарая и с благоговейным трепетом наблюдал, как Надя творит заклинания. То, что он видел, не оставляло сомнений: Надя — ведьма. Ее нежный, мелодичный голос был еле слышен, он словно шел из глубины груди, а пальцы ритмично перебирали струны гитары. Оуэн не имел ни малейшего представления, на каком языке произносила Надя слова, но их музыкальность зачаровывала. Удивительно было и то, что она как будто не ведала, что делает. Надя даже не заметила, как он вошел в сарай. Сначала Оуэн подумал, что к ней вернулась музыка, но потом догадался: Надя вновь и вновь повторяла одну и ту же молитву или песню, но только на разных языках.
Он взглянул на жеребца, который спокойно стоял в яслях, повернув морду к хозяйке. Оуэн поразился, с каким вниманием Эни слушал Надину песню. А может, он просто любовался своей госпожой? Как бы там ни было, Оуэн понимал лошадь. Надя сидела на копне сена, одетая в шорты и красно-белую безрукавку. На голове у нее был цветастый платок, туго перехвативший вьющиеся волосы. Когда она на какой-то момент остановилась, Оуэн улыбнулся, увидев, как Надя прикусила нижнюю губу, а потом быстро подтянула к себе инструмент.
Когда она возобновила пение, Оуэн закрыл глаза и погрузился в льющуюся мелодию. Он понял, что Надя работает над своими песенками о зверушках. Особое звучание им придавали слова, произносимые на незнакомых языках. Мышцы у Оуэна затекли, и он осторожно переменил положение. Надя действовала на него возбуждающе. Завидев ее, он весь напрягался, независимо от того, чем она занималась.
В минувший вечер она сказала, что возвращение музыки сделает ее счастливой. Однако в глазах у Нади появилось еще больше таинственности. Да, она хотела его так же сильно, как хотел ее он. Оуэн чувствовал это по тому, как она словно растворялась в его объятиях, как жадно тянулась к его губам, но особенно — по биению ее сердца в тот момент, когда он переставал ее целовать. Но вдруг она становилась холодной, чужой и начинала тосковать по музыке.
Расставаясь с Надей на крыльце, Оуэн обещал, что постарается вернуть ей утраченное. Тогда ему показалось, что она беззвучно молится об обретении любимой музыки. И тут его потрясла одна мысль: Надя значит для него больше, чем просто красивая женщина с прекрасной фигурой. Ему захотелось быть ее рыцарем в сверкающих доспехах, взять Надю на руки и… оказаться с ней в постели. Да, быть романтическим джентльменом с перевозбужденными гормонами — сущее проклятие. Он глубоко вздохнул, возблагодарив небеса за то, что физическое состояние не слишком отражается на его психике, и вышел из тени.