О, мой ангел…
Шрифт:
В этот миг Надя смотрела куда-то поверх сарая, перебирая гитарные струны. Когда она увидела Оуэна, то от удивления и неожиданности вскрикнула.
— Я заходил в дом, — извиняющимся тоном сказал он, — но там никого не было.
— Эни любит слушать мои песни, — невпопад ответила Надя. Она собрала разбросанные листки записей и спрятала в голубую папку. — Я думала, если изменю содержание песни, это вдохновит меня. Увы, ничего не получается.
Она окинула взглядом сложенное в сарае сено, ясли, проследила, как пляшут пылинки в лучах солнца, и грустно
Оуэн сел рядом. Этот короткий ответ сказал ему о многом. Она была расстроена и не знала, что делать дальше.
— Та песенка, которую ты пела, тоже должна войти в пластинку?
— Да. Я пробовала найти для нее подходящую концовку.
— Сколько песен ты уже написала?
— Двадцать три.
Оуэн в удивлении уставился на нее.
— Разве этого не достаточно?
— Нет, нужна еще одна. Пластинки для детей отличаются от обычных. Некоторые мои песни совсем простые, и малыши смогут их легко заучить. Другие сложнее. Они словно сказки, и сразу их не запомнить.
— Сколько же времени нужно, чтобы сочинить песню?
— Я работаю над ними почти два года. — Она посмотрела на голубую папку и листочки с переводом «Бесстрашного Бенни» — песенки о страусе, который отказался прятать голову в песок. — Половина была уже готова, когда я подписывала контракт. С тех пор я занята только этим.
— Так тебе нужно сочинить всего одну песню? — Он был потрясен ее настойчивостью и упорством.
Надя положила гитару рядом и облокотилась на копну.
— Это не так легко, как кажется.
— Ты можешь это сделать! Я верю в тебя!
— Спасибо, но ты, кажется, забыл, что я потеряла главное в песне — музыку.
— Импровизируй.
Он извлек соломинку из ее волос и пощекотал хорошенький носик. Надя затрясла головой.
— Ты говоришь так, словно умеешь построить дом без единого кирпича.
Она смахнула соломинки с его джинсов.
— Расскажи лучше, почему ты бьешь баклуши.
— Я же начальник. — Оуэн придвинулся ближе и провел соломинкой по ее обнаженному бедру. — И решил, что мне дозволено провести остаток дня так, как я хочу.
Он рано бросил работу только потому, что страстно желал увидеть Надю. С самого утра он думал о ней, о ее горячих поцелуях и о том, что влюблен в нее без памяти.
Она вырвала соломинку из рук Оуэна.
— Знаешь, ты поступил просто замечательно.
Он взял новую соломинку и пощекотал ею уголок Надиного рта.
— Нет, ты не права. То, что я сделал, пустяки. А вот то, что собираюсь сделать, будет действительно замечательно.
Он впился в нее жадными глазами.
— И что же замечательного ты сделаешь?
— Поцелую тебя.
Она внимательно посмотрела на его губы.
— Ты считаешь, что это будет замечательно?
Он склонился и, глядя в черные озера ее глаз, прошептал:
— Ну скажи мне…
Она, как и прежде, обняла его за шею и улыбнулась при виде готового впиться в нее рта. Потом кончиком языка легонько коснулась его чувственных губ, которыми он сначала прихватил, а потом
Наде хотелось броситься в омут страсти, но в то же время она старалась не потерять контроль над собой. Зачем сопротивляться нежности Оуэна, которой он столь щедро ее одаривал? Ведь он обладал всеми достоинствами мужчины и даже более того. Однако для Нади он представлял потенциальную угрозу. Подобные ему мужчины не стремятся к устойчивой жизни с такими девушками, как она. Надя сожгла свои мосты еще в Нью-Йорке, и теперь ей приходится расплачиваться за многое.
С тихим стоном она крепче обхватила его за шею и с необычайной горячностью поцеловала Оуэна. Надя чувствовала, как трепещет его напряженное тело, как он пытается теснее прижаться к ней и превратить сеновал в постель. Она отвечала на его поцелуи, расслабляясь и открываясь, как бутон под солнечными лучами.
Слегка освободившись из его объятий, Надя нежно погладила ему щеку, ощутив, будто ток пробежал от ее ладони к сердцу. А рука Оуэна стала медленно опускаться с ее головы до шеи, скользнула по пульсирующей артерии, по ключицам и достигла полукружий грудей. Его пальцы дрогнули, коснувшись верхней пуговки на ее блузке.
Надя не могла оставаться безучастной. Целуя его щеки, глаза, шею, она расстегнула рубашку Оуэна и почувствовала ладонями жар его обнаженной спины. Реакция мужчины была намного острее, чем она предполагала. Его тело стало почти таким же горячим, как и во время их купания. Подчиняясь какому-то импульсу, Надя попыталась снять рубашку с Оуэна, чтобы погладить завитки на его груди, дотронуться до каждого участка его мускулистого тела.
Оуэн перестал возиться с пуговками на ее блузке и помог стянуть рубашку. Ласки Нади совсем вскружили ему голову. Еще немного, и он просто задымится от полыхавшего в нем пожара. Губы ее оказались на уровне его груди. Она слегка сжала зубами твердый сосок, и жар его тела стал обжигающим.
Руки Нади прикоснулись к плечам Оуэна, а губы продолжали блуждать по груди. Она слышала, как поет и бьется ее кровь, как обостряется чувствительность каждого нерва, каждой клеточки. Ее груди налились, им стало тесно в лифчике. Надя хотела ощутить Оуэна внутри себя. Только это снимет ужасное напряжение, вызванное его близостью. Она застонала, дотронувшись подушечками пальцев до застежки его джинсов.
Внезапно раздались голоса и шум подъехавшего к сараю грузовика. От неожиданности они оба чуть не задохнулись.
— Кто это? — с усилием выдавил из себя Оуэн.
Надя закрыла глаза и с ужасом прошептала:
— Это мои братья и дядя Рупа.
Оуэн откатился от Нади и начал торопливо напяливать рубашку.
— Они придут сюда?
Она села и стряхнула соломинки с блузки и шортов. Горькая складка обозначилась у ее рта.
— Очень возможно.
Надя посмотрела на Оуэна, дрожащими руками застегивавшего пуговицы. Какие мысли роились в его голове, после того как они разомкнули объятия? Сама она почти не слышала, как подъехал грузовик.