О моя дорогая, моя несравненная леди
Шрифт:
– И?
– повторил он.
– И это не сочетается с серой обыденностью, с которой ты теперь связываешь это...
– Теперь!
– торжествующе поднял палец Кирилл.
– Вот ты сама себе и ответила. Понимаешь? Нет? То, что радовало меня еще несколько лет назад, теперь воспринимается как обыденность. Изменился я. Изменилось мое восприятие жизни. Вернувшись с войны, не будешь скакать от радости, легко сдав экзамен в Академии. Да и приглашению на вечеринку мне теперь кажется радоваться также глупо как... взрослому глупо радоваться стаканчику мороженного или красивому воздушному
– покачал он головой.
– Мое отношение к счастью не изменилось. Это действительно - все, что угодно, пришедшее именно тогда, когда оно тебе больше всего нужно. Просто сейчас мне уже нужно нечто другое нежели прежде.
– Что?
– Что? Да уж точно не сдать очередную сессию на пятерки!
– рассмеялся Кирилл.
– А если серьезно...
– он задумался.
– Если серьезно мне нужно убедиться в правильности выбранного пути. Понять: я действительно занимаюсь тем чем должен или же все мои кустодиевские потуги - не более чем юношеская блажь...
– Можешь не сомневаться! После пленэра на берегу, я первая могу подтвердить: ты - настоящий художник.
– Спасибо тебе, радость моя!
– улыбнулся Кирилл.
– Только, боюсь, для меня самого этого маловато.
– Почему?
– Ну, понимаешь, для настоящего признания... шедевра, вроде того, что я написал вам с Пашкой, маловато.
– А кроме признания тебе что-нибудь еще нужно?
– Кроме признания? Конечно, нужно.
– он искоса, будто с намеком, посмотрел на Лену.
– Как и любому нормальному человеку, мне хочется найти свою половинку. Единственную и неповторимую...
– утвердив локоть на столике, он протянул женщине раскрытую ладонь.
Лена улыбнулась, отвела взгляд, но после поставила бокал на стол и ответила ему.
Пальцы их соприкоснулись...
Глаза встретились...
Дверь в номер грохнула, недвусмысленно намекнув, что распахнули ее посредствам крепкого пинка.
Они вздрогнули и уставились на дверной проем гостиной, даже не заметив как разомкнули легкий, невесомый контакт.
На пороге появился Паша. При виде жены и Кирилла он остановился. Тяжело, словно смертельно устав, навалился локтем на дверной косяк.
Взгляд его замер на Лене. Потом сместился на столик, сервированный уже почти пустой бутылкой и бокалами и, наконец, добрался до Кирилла.
– Привет.
– кивнул тот.
Паша выдержал изрядную паузу, но потом ответил-таки:
– Салют!
Резко оттолкнувшись от косяка, он пересек гостиную и подошел к столу. Третьего кресла возле него не имелось и Паша, резким движением пододвинул к столу стул.
Резко сел и уперся ладонями в колени.
Резкость буквально переполняла его. Она сквозила в каждом его движении, в каждом повороте головы, в каждом взгляде.
Особенно во взгляде. Напряженный, тяжелый, его взгляд не знал покоя, то отрывисто, резко перемещаясь с Лены на Кирилла, то, вдруг упираясь в пространство, в пустоту, в никуда...
– Ты что, выпил?
– встревожено спросила Лена.
– Я? Выпил?
– ошеломленно вскинул брови, переспросил Паша.
– А вы здесь, пардон, чем занимались?!
– он резким движением сгреб
– Неужели о живописи говорили?!
Кирилл искоса смотрел на него, думая, что в данном случае определение "выпил" выглядит слишком... мягким. Паша не просто выпил. Он набрался под завязку. И чем старательнее он пытался заретушировать это, убирая из своих движений вальяжную плавность, свойственную хмельному человеку, тем сильнее это было заметно. Резкость, которой было пропитано каждое его движение, выдавала тяжесть его опьянения.
– Точно!
– улыбнулся Кирилл, пытаясь разрядить гнетущую напряженность.
– О живописи и говорили. Присоединяйся.
Паша некрасиво, криво ухмыльнулся и со стуком поставил бутылку на стол.
– Спасибо.
– ответил он, не глядя на Кирилла.
Помолчал и прибавил:
– Слушай, земляк, мне бы тут с женой поговорить.
Вкупе с тяжелым, устремленным в никуда взглядом и соответствующим тоном, эта, нейтральная, в общем-то, фраза, прозвучала практически как "Пошел вон!" и Кириллу ничего не осталось кроме как поставить свой бокал на стол и подняться на ноги.
– Ну ладно.
– чувствуя легкое смущение, он протянул Паше руку.
– Тогда... до завтра.
Рука повисла в воздухе.
Паша сидел, уперев ладони в колени и смотрел перед собой.
– Всего хорошего.
– кивнул он.
И снова все сгубила излишняя резкость движения.
Кирилл опустил руку, вышел в холл и, отворив входную дверь, оказался в коридоре.
Здесь он замер на мгновение, чувствуя как обида до боли сжимает пальцы на ручке, но потом справился с собой и аккуратно закрыл дверь.
Даже замочек не щелкнул...
*
Собственный номер вполне ожидаемо встретил его жарой.
Кирилл включил кондиционер и распахнул окно навстречу ярко-красному закату. Может с моря прилетит хоть капля вечерней прохлады.
С этой мыслью он рухнул на кровать, но тут же почувствовал бодрую, ледяную струю, стекавшую из охладителя и гарантировавшую на завтра насморк.
Ну нигде покоя нет! подумал он и переместился с кровати на диван. Здесь не сквозило и можно было спокойно поваляться. Прийти в себя.
Нет, ну что за ерунда?! Какая муха, в смысле, - мурена, цапнула его товарища? Кирилл несколько раз перевернулся, пытаясь устроиться поудобнее.
Он болезненно переживал неприятное любому снайперу состояние: ты допустил промах и не можешь понять его причину.
Что такого могло приключиться, что Паша, отправившийся с утра нырять в самом лучшем расположении духа, если верить Лене, конечно, вернулся злой как черт? И даже не пытавшийся скрывать своей злости.
Присутствовать при ссоре в чужой семье - паршивое ощущение. Плохо представляя себе отношения между супругами, во всей их пестроте и многоцветии, и не до конца понимая текущую ситуацию, довольно сложно уяснить причину размолвки. В результате ощущаешь себя дураком.