О моя дорогая, моя несравненная леди
Шрифт:
– Там?
– уточнил Ракитин.
– Там всякое бывало...
Глава IV
Снайпер может замаскироваться настолько умело, что самым тщательным визуальным наблюдением обнаружить его невозможно. И поэтому первый выстрел
Нет, пытаться рисовать натуру в тот момент когда эта натура изо всех сил пытается тебя соблазнить - последнее дело, подумал Кирилл и отложил кисть.
– Ну что, готово?
– улыбнулась Елена.
Она лежала на границе земли и моря, в полосе прибоя и белопенное, кружевное одеяло, то укутывало женщину по самые плечи, то полностью обнажало ее. То есть - почти полностью. Просто Кириллу, стоявшему метрах в пяти, у мольберта, скромный купальничек Елены был практически не заметен. Бретельки лифчика терялись под роскошными волосами женщины, взлетавшими и опадавшими в такт набегавшим волнам, а чашечки его, слившись с песком, ни в коей мере не выполняли своей роли. Узенькие ниточки плавок, подчеркивавшие талию и скрывавшиеся затем между холмиками ягодиц, просматривались чуть лучше, и все же требовалось совсем незначительное усилие, чтобы выключить их из... ягодного натюрморта.
Усилие требовалось, скорее, для того, чтобы не выключать...
Вот черт! выругался Кирилл про себя, перенося внимание с натуры на картину, запечатлевшую ее.
Да! Такой чудовищной, такой запредельной мазни из под его кисти не выходило уже давно! Класса, примерно, с восьмого средней общеобразовательной школы...
Если уж даже морская пена, из которой, согласно заранее составленному и утвержденному плану, должна выходить Афродита, получилась абсолютно ненатуральной, то на саму богиню смотреть вообще не хотелось. Единственный более ли менее удавшийся штрих на всем портрете - локоны Елены, вихрившиеся и пенившиеся вместе с белыми гребнями волн. Но в остальном... позор, да и только!
Покачав головой, Кирилл снял лист с мольберта и, тщательно скомкав (как бы кто не увидел!), присоединил к куче использованных.
– Что, опять - плохо?
– спросила Елена.
– Ага.
– подтвердил он, собирая рисовальные принадлежности.
– Не идет что-то дело. Никак не идет.
– Может - волна плохая?
– Афродита выбралась-таки из стихии, породившей ее и направилась к живописцу, как и вчера, потерпевшему фиаско при попытке запечатлеть сей знаменательный исторический момент.
– Наверно.
– ответил Кирилл, складывая треногу мольберта.
– Не расстраивайся!
– направляясь к машине, она мимоходом коснулась его плеча.
– Может завтра повезет.
– Может быть.
– Кирилл, словно загипнотизированный поворачивался следом, не в силах оторваться от роскошной, классически правильной и чистой линии ее бедер.
Нет, пытаться рисовать натуру в тот момент, когда эта натура изо всех сил пытается тебя соблазнить - последнее дело, снова подумал он. Не суметь изобразить богиню, имея перед собой ее реальное воплощение! Для этого нужно быть либо тупым
Он загнал шальную мысль в самый дальний уголок сознания, пока она не развернулась во всей красе, подхватил мольберт и направился к машине.
Елена стояла возле открытой дверцы и, склонив голову набок, просушивала полотенцем волосы. Мокрый лифчик был небрежно откинут на капот. На белой футболке, едва прикрывавшей плавки, проступили два маленьких темных пятнышка.
Глаза их встретились и Кирилл почувствовал как мелодия вечерней Ялты снова коснулась его, заставив сбиться с шага...
*
Он мрачно сплюнул в воду и, почувствовав дрожь, раскатившуюся по всему телу хороводом мурашек, подхватил полотенце и начал энергично обтираться. Как любой нормальный снайпер, больше всего на свете Кирилл не любил неопределенности и неясности. А ситуацию, сложившуюся в настоящий момент, можно было охарактеризовать только этими категориями: неясность и неопределенность. Понять, какого лешего его натурщица делает все, чтобы затащить его в постель, было решительно невозможно.
Нет, Елена больше не наведывалась в его спальню в полночный час, но в остальном ее поведение было совершенно недвусмысленным и абсолютно провокационным. Достаточно было посмотреть: с каким откровенным удовольствием она раздевалась перед ним на пленэрах! Ничего общего с поведением обычной натурщицы.
Это повторялось и позавчера, под Судаком, и вчера, на Золотом пляже Феодосии и (у него не было никаких сомнений на этот счет!), повторится сегодня, на Тарханкуте, куда они собирались отправиться сразу же после завтрака.
Уже целую неделю она словно испытывала его на прочность, ожидая, когда у него откажут последние предохранители, и он перестанет контролировать себя.
Зачем ей это нужно? Чтобы проверить его на "вшивость"? Но, опять же - зачем? Какое значение эта самая "вшивость" может иметь для нее? А если ей опостылел Паша, и она хотела воспользоваться его отъездом, чтобы развлечься... на стороне, так на сторону и нужно идти! Какой смысл флиртовать у себя дома, на глазах у прислуги, с риском, что это станет известно мужу, который рано или поздно все-таки вернется? И это при том, что бары, рестораны и ночные клубы побережья до краев заполнены молодыми, страстными мачо, у которых холеная и причесанная, загорелая и накачанная мужественность выглядывает из-под небрежно запахнутых рубах и буквально вываливается из небрежно застегнутых портков. И большинство этих полусветских львят только и ждут призывного взгляда спелых леди с уже упругим, тугим кошелечком и еще тугими, упругими грудями и попкой.
Почему Елена не зацепит одного из этих мальчиков? Какого черта она клеится к нему, словно только что выпорхнувший на волю дембель - к первой попавшейся вокзальной шлюшке?!
Совершенно непонятно!
Радовало одно - неделя, обозначенная Пашей как срок командировки, подходила к концу, и на днях он должен был вернуться домой. Оставалось надеяться, что хоть это заставит Елену угомониться.
Закончив обтираться, Кирилл натянул брюки и рубаху, тщательно застегнулся на все пуговицы и отправился домой, завтракать.