О ней и о ней
Шрифт:
Срубов:
– В подвал посажу.
Щеки у Мудыни вспыхнули, как от пощечины. Руки нервно одергивали черную матросскую тужурку. В голосе боль обиды:
– Несправедливо эдак, товарищ Срубов. Я с первого дня для Советской власти. А тут с белогвардейцами в одну яму.
Срубов холоден, равнодушен:
– Не пей.
Мудыня часто заморгал, скривил толстые губы:
– Хоть сейчас к стенке ставьте - не могу не пить. Тысячу человек расстрелял - ничего. Не пил. А как брата родного укокал, так и пить зачал. Мерещится он мне. Я ему: становись, мой Андрюша. А он мне: Ваньша, браток, и на колени... Эх, кажну ночь мне мерещится.
Срубов замахал руками:
– Идите, идите. Нельзя так открыто.
Последнее слово с раздражением.
А когда дверь закрылась уткнулся в письмо, чтобы только не думать.
Закадровый голос письма:
– Я человек нейтральный, но считаю своим революционным долгом сообщить, что ответственный работник и партиец выменил полпуда картошки на два фунта керосина для личного удовольствия - факт спекуляции налицо. Тогда как теперь советская власть и разрешает все приобретать по ордерам с соответствующими печатями и надлежащего разрешения...
Срубов размашисто написал в углу письма: “Пеплу. А.С.” Бросил карандаш, встал и по кабинету крупными шагами уз угла в угол. Закадровый голос Срубова:
– Ничего не разберешь. Ванька пьет, Боже пьет, сам пью. Почему им нельзя... Ну да, престиж ЧК, а они почти открыто. Да потом, вообще имеет ли право Она, Революция, столько требовать от человека непрерывных нечеловеческих напряжений.
Расстегнул ворот гимнастерки. Подошел к окну.
Сцена 55. Улица перед ГубЧК. Натура. День. Зима.
Вид из окна кабинета Срубова: По улице шли и ехали. Шли суетливые совработники с портфелями, хозяйки с корзинами, разношерстные люди с мешками и без мешков. Ехали только люди с портфелями и люди с красными звездами на фуражках и рукавах. Тащились между тротуарами с нагруженными санками советские люди-кони.
Закадровый голос Срубова:
– У меня сотни добровольных осведомителей, штат постоянных секретных агентов, и вместе с каждым из них я подглядываю, подслушиваю. Постоянно я курсе чужих мыслей, намерений, поступков. И туда, где люди напакостят, нагадят, я обязан протянуть свои руки и вычистить. Ассенизатор. Да. Я А-ССЕ-НИ-ЗА-ТОР, а не палач. Я, Мудыня, Боже - мы Ассенизаторы Революции. Ведь они - закаленные фронтовики. У обоих ордена Красного Знамени. Но водка? Да и какое значение имеет наша жизнь и здоровье для торжества Революции. И это письмо отца еще. Достоевщина какая-то. Две недели как получил, а все в голове. Не свои, конечно, мысли у старика.
Сцена 56. Кабинет Срубова. Павильон. День. Зима.
За спиной неторопливо, с культурностью, кашлял Ян Пепел. Срубов вздрогнул.
К столу подошел, в кресло сел. Машинально, жестом пригласил сесть.
Пепел раскрыл на столе папке:
– Вот эти пумаги утвердить, товарищ Срупов.
Срубов пробежал листы глазами, поставил на низу свое размашистое синее “А.С.”
Когда Пепел поднялся, Срубов спросил:
– Вы никогда не задумывались, товарищ Пепел, над вопросом террора? Вам когда-нибудь было жаль расстрелянных, вернее расстреливаемых?
Пепел в черной кожаной тужурке, в черных кожаных брюках, в черном широком обруче ремня, в черных высоких начищенных сапогах, выбритый, причесанный посмотрел на Срубова упрямыми холодными стальными глазами. И свой тонкий правильный нос, четырехугольный сильный подбородок кверху.
Кулак левой руки из кармана булыжником. Широкая ладонь правой на кобуре револьвера:
– Я есть рапочий, ви есть интеллигент. У меня есть ненависть. У вас есть филозофий.
Сцена 57. Коридор ГубЧК. Павильон или Интерьер. День. Зима.
Пепел твердой походкой вышел из кабинета Срубова и пошел в свой кабинет на другом конце коридора. Навстречу ему конвоир вел подследственную Новодомскую. Пепел не обратил на неё внимания, дошел твердо, взялся за ручку двери.
Конвоир подвел Новодомскую к двери с табличкой
Дежурный следователь
Поставил Новодомскую Лицом к стене.
И постучал в дверь.
Сцена 58. Кабинет Пепела. Павильон. День. Зима.
В кабинете Пепела дожидался посетитель в рваной шубе.
Схватил глазами, как клещами. В кресло усадил молча, жестом. И пошел вопросами, как молоточками:
– Что?
Посетитель:
– Я вполне благонадежный гражданин Республики.
Пепел:
– Благонадежность? Карашо. А Соввласть сочувствуете?
Посетитель:
– Сочувствую... вполне...
Пепел:
– Вполне? Карашо. Но путем логичны до конца...
И покосившись на машинистку, которая с безучастным лицом, как автомат барабанила на машинке, Пепел на бумаге написал то, чего не хотел сказать при ней.
Записка (крупный план):
Кто сочувствует соввласть, тот должен её помогать давать.
Будете наш секретный осведомитель?
Посетитель оглушен. Молчит не зная, что ответить на такое зловещее предложение.
А Пепел, даже не спрашивая его согласия, уже заносит его фамилию в список.
Сует ему напечатаны на машинке лист-инструкцию. Пепел:
– Согласны? Карашо. Прочтите. Дадим благонадежность.
Сцена 59. Кабинет Срубова. Павильон. День. Зима.
В кабинет шмыгающими, липнувшими шажками, кланяясь, приседая, улыбаясь, заполз полковник Крутаев. Обрюзгший, седоусый, лысый, в потертой офицерской шинели. Сел без приглашения по одну сторону стола. Срубов сидит по другую.
Крутаев:
– Я вам ещё из тюрьмы писал, товарищ Срубов, о своих давешних симпатиях к советской власти.
Полковник непринужденно закинул ногу на ногу.
– Я утверждал и утверждаю, что в моем лице Вы приобретете ценнейшего сотрудника и преданнейшего идейного коммуниста.