О ней и о ней
Шрифт:
– Оглохли... Я сказал - следующего.
Конвойные, волоча ноги, вытаскивают Усиевича из кабинета, а тот все кричит:
– Я же всех выдам! Я - полезный! А-а-а-а-а!!!
Следующий капитан-артиллерист. Открытое малороссийское лицо, прямой уверенный взгляд.
Срубов сразу заговорил:
– Долго у белых служили?
Капитан:
– С самого начала.
Срубов:
– Артиллерист?
Капитан:
– Артиллерист.
Срубов:
– Вы под Ахлабиным, случайно, не участвовали в бою?
Капитан:
– Как же, был.
Срубов:
– Так это ваша батарея возле деревни в лесу стояла?
Капитан усмехнулся:
– Моя.
Срубов засмеялся:
– Ха-ха-ха-ха...
И расстегивает френч, нижнюю рубаху.
Капитан удивлен, но сдержан.
Срубов хохоча оголяет правое плечо:
– Смотрите, вот вы мне как залепили...
На плече три розовых глубоких рубца. Плечо ссохшееся.
Срубов:
– Я под Ахлабиным ранен шрапнелью. Тогда комиссаром полка был.
Капитану вдруг стало не по себе, волнуется. Крутит длинные усы. Смотрит в пол. Хорошего не ждет.
А Срубов ему совсем как старому знакомому:
– Ничего. Это же в открытом бою.
И подписав постановление об освобождении, протянул.
– Вы свободны.
Расставаясь обменялись долгими человеческими взглядами.
Оставшись один Срубов закурил. Улыбнулся и на память записал в карманный блокнот: “Капитан Мусиенко”.
Из соседней комнаты послышалась возня. Заглушенный женский крик. Срубов прислушался. Снова крик, который жмут обручи пальцев. Крик в щели между пальцев рук.
Сцена 83. Коридор ГубЧК. Ночь.
Срубов в коридоре. Дверь его кабинета нараспашку. Из неё в коридор яркий свет в коридор.
Срубов метнулся к соседней двери. На ней табличка:
ДЕЖУРНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ
Дернул - заперто.
Постучал - руке больно.
Застучал револьвером:
– Товарищ Иванов! Откройте, взломаю!
Не то взломал, не то Иванов сам открыл.
Сцена 84. Кабинет дежурного следователя. Павильон. Ночь.
Черный турецкий диван. На нем подследственная Новодомская. Белые голые ноги.
Белые клочки кружев.
Белое несвежее белье.
И лицо... Уже обморок.
А Иванов, весь красный, мокро потный.
Френч и брюки расстегнуты. Из под них нательная рубаха белая кричит.
Сцена 85. Кабинет Срубова. Павильон. День. Зима.
Арестованный Иванов без ремней и оружия и Новодомская в кабинете Срубова. У левой стены рядом в креслах. Оба бледные. Глаза большие черные.
У правой стены, на диване и стульях ответственные работники ГубЧК. Френчи, гимнастерки защитные, кожаные куртки, брюки разноцветные и черные и красные и зеленые. Курили все. За дымом лица серые, смутные.
Срубов посередине за столом. В руке большой толстый карандаш. Говорил и чиркал:
– Отчего не изнасиловать, если её всё равно расстреляют? Какой соблазн для райской душонки.
Новодомской нехорошо. Стыдно. Холодные кожаные ручки кресла сжала своими руками.
Срубов говорит и чиркает:
– Позволено стрелять - позволено и насиловать?Всё позволено? И если каждый Иванов...,– взглянул направо и налево.
Молчали все. Посасывали серые папироски, трубки, самокрутки. Никто не возражал.
Срубов продолжает:
– Нет не всё позволено. Позволено только то, что позволено...
Сломал карандаш. С силой бросил на стол. Вскочил. Выпятил лохматую бороду:
– Иначе не Революция, а поповщина. Не террор, пакостниченье...
Опять взял карандаш:
– Революция - это не то, что моя левая нога захочет. Революция...
Опять попытался чиркнуть сломанным карандашом, но повертел и бросил на стол:
– Во первых...
Медленно, с расстановкой произнес:
– Орга-ни-зо-ва-нность!
Помолчал:
– Во-вторых...
Взял карандаш и стукнул им по столу:
– Пла-но-мер-ность! В третьих ...
Попытался опять чиркнуть, порвал бумагу
– Рас-с-чет!
Вышел из за стола. Пошел по кабинету. Бородой направо, бородой налево. Жмет к стенам:
– Революция - завод механический. Каждой машине, каждому винтику своё. Стихия - пар, не зажатый в котёл; электричество, грозой гуляющее по земле. Революция начинает свое поступательное движение с момента захвата стихии в железные рамки порядка, целесообразности. Электричество только тогда электричество, когда оно в медной сетке проводов. Вот наша машина - чекистская - чем работает? Гневом масс, организованным в целях самозащиты.
Кончил. Остановился прямо перед комендантом, сощурил брови, постоял и совершенно твердо, не допускающем ни малейшего возражения тоном:
– Сейчас же расстрелять обоих. Его первого. Пусть она убедиться.
Чекисты сразу с шумом встали. Вышли не оглядываясь, молча.
У Иванова голова на грудь. Раскрыл рот. Всегда ходил прямо, а тут вдруг закосолапил.
Новодомская чуть вскрикнула. Лицо её их алебастра. Попробовала встать и ничком на пол бес чувств. Срубов заметил её рваные высокие калоши, изъеденные подвальными крысами.