О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания
Шрифт:
Полковник с почтительной любезностью приглашает меня, прежде чем осматривать Сионский собор, посетить его. Его супруга ждет нас к обеду. Мне-де необходимо отдохнуть и проч<ее>. Я соглашаюсь. Обер-кондуктор хватает мой саквояж. Нас ожидает коляска, и мы едем к полковнику. Дорогой он пробует найти «тон» со мной. Заговаривает о том, что он постоянный участник высочайших охот, он как бы егермейстер, что вообще высочайшие особы к нему расположены, поручают ему сопровождать приезжих из столицы лиц…
Вот и дом. Нас встречает красивая, такая видная супруга полковника. Она тоже несколько разочарована несветскостью, неуклюжеством моего «превосходительства». Но делать нечего, надо проделать весь церемониал, подобающий случаю. Пробуют темы, на которые я мог бы живо реагировать, забывая или не зная об одной — теме
Пока приготовляют к обеду, полковник ведет меня в свой кабинет. Показывает мне свои трофеи, — оленьи, кабаньи головы, шкуры убитых им медведей, редкостное оружие. Я что-то говорю, едва ли то и так, как нужно говорить заправскому охотнику. Но что же мне делать? Я ведь не охотник, я никогда ничего в своей жизни не застрелил, к тому же я и плохой актер и играть «роль» мне невыносимо скучно.
Подают обед, очень изысканный. Отличные вина, не помню, было ли шампанское. Затем отдых в особо отведенной комнате. Все в доме затихает, как у Гоголевского городничего, когда Хлестаков отдыхает… Боже праведный! Как трудно, не будучи Хлестаковым, быть в его фальшивом положении.
Летний день длинный. Успели мы пообедать и отдохнуть, успели осмотреть Сионский собор и его ризницу.
Наружный вид собора очень хорош. Стиль его сохранился, если не полностью, то все же ничем не шокирует глаза после Гелатского и Мцхетского храмов. Роспись позднейшая — князя Гагарина, она не в стиле глубокой грузинской старины, но тон росписи приятный и не банальный [283] .
283
Кафедральный собор Сиони в Тбилиси основан в VI–VII вв., неоднократно перестраивался в Средние века, последний раз — в 1710 г. Роспись Сионского собора выполнена Г. Г. Гагариным в 1850 г.
Вызванный настоятель храма предупредил нас, что ризница собора помещается чуть ли не на чердаке его, что попадают туда через какой-то люк… Однако мое желание было так непреодолимо, что и старик Настоятель, и мой «егермейстер» [284] поняли, что тут ничего не поделаешь и через люк лезть придется. Полезли, выпачкались в пыли, но то, что я увидел, искупало все лишения, все трудности. Ризница, хотя и не была в идеальном порядке, все же представляла несомненный драгоценный церковно-археологический материал, уступающий однако Московской Патриаршей Ризнице до ее ограбления.
284
«Мой егермейстер» — полковник, по поручению вел. кн. Георгия Александровича сопровождавший Нестерова при осмотре им церквей и других культурно-исторических памятников Тбилиси.
Выбравшись тем же путем обратно, я поблагодарил настоятеля, и мы отправились осматривать туземный базар.
На другой день смотрели огромный и плохой Александровский собор, музей, где в картинах Рубо могли видеть эпизоды покорения Кавказа, сдачу Шамиля и проч<ее>… Побывавши на горе в монастыре Св<ятого> Давида, поклонились могиле Грибоедова, и после обеда я, напутствуемый самыми лучшими пожеланиями супруги полковника, в его экипаже отправился на вокзал и там, простившись с моим Чичероне, поблагодарив его, уехал через Баку — Владикавказ в Кисловодск, где меня ждала моя дочка, проживающая у М. П. Ярошенко. Таким образом, закончился мой обзор грузинских церковных памятников. Позднее я предполагал проехать в Армению, но неожиданные события совершенно изменили мои планы.
В Кисловодске я нашел Олюшку совершенно здоровой, окруженной лаской, любовью и заботами Марии Павловны и «уточки» Елизаветы Александровны. Побежали дни за днями. Жилось всем хорошо. Мне хорошо работалось… как однажды утром, чуть ли не в Петров день, пронесся слух, что в Абастумане внезапно скончался Наследник — Цесаревич Георгий Александрович [285] …
К вечеру были подробные телеграммы. Они объясняли смерть Цесаревича так: рано утром Цесаревич, не сказавшись никому, приказал подать себе мотоцикле<т> и тайно от Бойсмана и док<тора> Айканова уехал по направлению к Зекарскому перевалу. Проехав версты две-три, повернул обратно, развив огромную скорость, ехал против ветра, и недалеко от дворца В<еликого> К<нязя> Александра Михайловича у него хлынула кровь горлом, и он, не владея собой, наскочил на ехавшую на свой хутор из Абастумана молочницу-молоканку Анну Дасоеву, — упал с машины. И Анна Дасоева и была единственной свидетельницей кончины несчастного Наследника Российского престола. У нее на руках и скончался Цесаревич. Она же первая, повернув лошадь, приехала во дворец и дала знать Бойсману и обезумевшему от неожиданности и от сознания того, какой ответственности подлежит, до<кто>ру Айканову, и всем тем, кому было поручено охранять жизнь Цесаревича.
285
Наследник-цесаревич Георгий Александрович скончался 28 июня 1899 г.
Сейчас же все кинулись к месту катастрофы. Цесаревич лежал уже мертвым в стороне от дороги. Тело перевезли во дворец. Послали телеграммы Государю, Императрице-матери и оповестили о случившемся население России. Начались в Абастумане приготовления к перевозке тела в Петербург, панихиды, ожидание Высочайших особ и прочее…
Я, узнав о случившемся в Абастумане, послал в Петербург В<еликому> К<нязю> Георгию Михайловичу телеграмму с почтительным своим соболезнованием и на другой день получил следующий ответ Вел<икого> Князя в Кисловодск: «Сердечно благодарю Вас за выраженные Вами чувства. Скорблю об утрате истинно доброго человека и друга. Как только получу указания от Его Величества и от Государыни Императрицы Марии Федоровны о дальнейших работах в Абастуманском храме, немедленно сообщу Вам. Во всяком случае уверен, что желание будет окончить храм в том виде, как незабвенный Цесаревич сам утвердил. Георгий».
Получив такую телеграмму, я продолжал разработку эскизов росписи. Каждый день в телеграммах и статьях появлялись подробности кончины Цесаревича, церемониала перевозки его праха в Петербург для погребения в Петропавловском соборе.
Из Абастумана до Боржома прах Цесаревича был перевезен на лошадях, затем до Батума по железной дороге, где ждала особая эскадра, она приняла прах Цесаревича, носившего мундир морского офицера.
В Новороссийске ожидала тело Императрица-мать. Оттуда в ее сопровождении, а также в сопровождении лиц, состоящих при покойном Цесаревиче в Абастумане и его духовника, поезд пошел в Петербург, где состоялись похороны в Петропавловском соборе в Высочайшем присутствии. В церемониале все время участвовал духовник Цесаревича протоиерей К. А. Руднев и свита почившего.
Могила Цесаревича была в ногах его отца-Императора Александра III. Так закончилась земная жизнь Цесаревича, человека доброго, глубоко несчастного, окруженного в последние годы его жизни не всегда достойными людьми.
Но это была участь почти всех особ Императорской Русской семьи. Нечасто на их долю выпадало иметь около себя людей бескорыстных, преданных, благородных. Такие по тем или иным причинам сторонились, а их место занимали разного сорта карьеристы, проходимцы и проч<ие>. Высочайшие особы часто были в этом своем окружении совершенно беспомощны. Даже такой огромной воли человек, как Александр III, видевший все и вся, иногда был бессилен преодолеть это роковое окружение.
При последнем же Государе Николае Александровиче люди такого порядка возобладали и не надо называть главных деятелей гибели дома Романовых, — они у всех сейчас живущих остались в памяти.
Во второй половине августа я вернулся в Киев, стал работать Абастуманские эскизы и картину «Голгофа».
Олюшка осталась в Кисловодске у М. П. Ярошенко. «Уточка» наша к началу занятий в институте уехала в Киев. Ее заменила некая Б<орейш>а. В конце октября дочка моя с Мар<ией> Павл<овной> и Б<орейш>ой приехала в Петербург, где моей больнушке предстояла новая операция — извлечение косточки около уха, оставшейся после неудачной трепанации черепа. Операция была сделана проф<ессором> Е. В. Павловым.