О природе человека
Шрифт:
Поэтому в настоящий момент парадокс детерминизма и свободной воли кажется не просто разрешимым теоретически, его даже можно свести к статусу эмпирической проблемы физики и биологии. Даже если основа мозга чисто механистична, крайне маловероятно, что какой бы то ни было интеллект мог бы обладать возможностью точно предсказывать действия человека — как мы предсказали траекторию движения подброшенной монетки или полет пчелы. Разум имеет слишком сложную структуру, и человеческие социальные отношения, влияющие на его решения, тоже слишком сложны и разнообразны, чтобы люди могли точно предсказывать собственные действия или действия окружающих. Следовательно, мы с вами — свободные и ответственные личности в фундаментальном смысле этого слова.
И все же наше поведение частично является предопределенным — в более слабом, вторичном смысле. Если поведенческие категории расширить, что можно с уверенностью предсказывать определенные события. Монета будет вращаться и не упадет на ребро. Пчела полетит по комнате, находясь в вертикальной позиции. Человек будет говорить и исполнять целый ряд социальных действий, характерных для своего вида. Более того, можно выявить статистические свойства человеческих популяций. Когда речь идет о вращающихся монетах, для точных статистических проекций не нужны сложные компьютеры и другие устройства. Движением монет управляют биномиальное распределение и законы арксинуса, которые легко описать на одном листе бумаги. Эти математические формулы дают нам массу полезной информации. Если говорить о пчелах, то энтомологи составили подробное описание усредненного полета пчелы к цветам. Ученым давно известны статистические свойства своеобразного танца, с помощью которых пчелы сообщают о расположении цветов своим сородичам. Ученые давно оценили количество и распределение ошибок, совершаемых пчелами, использующими полученную информацию{87}.
Мы не можем сказать точно, в какой степени можно предсказать статистическое поведение человеческих обществ, имея в своем распоряжении достаточную информацию о человеческой природе, истории обществ и условиях физической среды их существования.
Генетическая предопределенность сужает путь, по которому будет идти дальнейшая культурная эволюция. Сегодня мы не можем предположить, насколько далеко она зайдет. Но уже пройденный ею путь можно исследовать более глубоко, и, возможно, при определенной удаче у нас получится приблизительно определить ее дальнейшее направление. Ключевую роль в этом анализе будет играть психология людей. Несмотря на холистические [18] традиции Дюркгейма в социологии и Рэдклифф-Брауна в антропологии, культуры не являются суперорганизмами, которые развиваются в соответствии с собственной динамикой. Культурные изменения — это статистический результат различных поведенческих реакций большого количества людей, которые стараются в меру сил вести социальное существование.
18
Холистический — (англ. holism, гр. holos - целый) - филос. относящийся к философской концепции, гласящий, что суждения о недоступных наблюдению сложных социальных явлениях не поддаются сведению их к оценкам поведения индивидов и их групп, т.е. закономерность общественных явлений нельзя выводить из закономерностей их составных частей.
Когда общества рассматриваются исключительно как популяции, отношения между культурой и наследственностью можно определить более точно. Социальная эволюция человека движется по двойному наследственному пути — культурному и биологическому. Культурная эволюция — это стремительная эволюция по Ламарку, биологическая — это очень медленная эволюция по Дарвину{88}.
Эволюция по Ламарку происходит путем наследования приобретенных характеристик, передачи потомству черт, приобретенных родителями за время жизни. Когда в 1809 году французский биолог Жан Батист де Ламарк впервые выдвинул эту гипотезу, он полагал, что биологическая эволюция происходит именно так. Он, к примеру, полагал, что, когда жирафы вытягивают шеи, чтобы дотянуться до листьев на высоких деревьях, у их потомства шеи будут длинными без подобных усилий. Когда аисты вытягивают ноги, чтобы живот не касался поверхности воды, их птенцы унаследуют длинные ноги. Ламаркизм давно не считается основой биологической эволюции, но, конечно же, именно это и происходит в ходе эволюции культурной.
Альтернативная теория эволюции, заключающаяся в том, что популяции меняются путем естественного отбора, впервые убедительно была предложена Чарльзом Дарвином в 1859 году. Индивиды внутри популяции различны по своему генетическому наследию, а следовательно, по способности выживать и размножаться. Самые успешные передают наследственный материал следующему поколению. В результате популяция в целом постепенно меняется, повторяя пример успешных индивидов. По теории естественного отбора, отдельные жирафы отличаются друг от друга по наследственной особенности — длине шеи. Те, у кого шея окажется длиннее, смогут лучше кормиться и оставят больше потомства. Следовательно, средняя длина шеи в популяции жирафов будет с каждым поколением увеличиваться. Если в дополнение к этому время от времени будут происходить генетические мутации, влияющие на длину шеи, процесс эволюции будет продолжаться бесконечно.
Дарвинизм утвердился в качестве господствующего принципа биологической эволюции всех организмов, включая человека. Поскольку она идет намного медленнее, чем эволюция по Ламарку, культурные перемены быстро ее опережают. Однако расхождение не бывает слишком большим, потому что за социальной средой, создаваемой культурной эволюцией, следует биологический естественный отбор. Люди с суицидальными или деструктивными по отношению к своим семьям наклонностями оставят меньше генов, чем те, кто генетически не предрасположен к такому поведению. Угасающие из-за генетической предрасположенности своих членов к созданию более слабых культур общества уступают свое место более сильным. Я вовсе не приписываю относительные успехи современных обществ генетическим различиям, но следует отметить: существует предел, возможно, более близкий к современному состоянию обществ, чем мы можем себе предположить, за которым биологическая эволюция притянет культурную эволюцию назад к себе.
Более того: люди, возможно, начнут упорно сопротивляться расхождению двух эволюционных путей. Как писал Лайонел Триллинг в книге «За пределами культуры», где-то в разуме «существует твердая, непреодолимая, упрямая сущность биологической неотложности, биологической необходимости и биологического здравого смысла. Культура не может достичь этой сути, и это дает биологии право судить культуру, сопротивляться ей и пересматривать ее. И право это рано или поздно осуществится»{89}.
Такая биологическая непокорность прекрасно иллюстрируется крахом института рабства. Социолог из Гарвардского университета Орландо Паттерсон провел системное исследование истории рабовладельческих обществ во всем мире{90}. Он обнаружил, что истинное, формализованное рабство везде проходило примерно одинаковый жизненный цикл, а в конце возникали определенные обстоятельства, которые в сочетании с твердыми свойствами человеческой природы неизбежно вели к его уничтожению. Крупномасштабное рабство начинается, когда традиционный способ производства нарушается — обычно в результате войны, имперского расширения и изменения урожайности, что заставляет сельскую бедноту мигрировать в города и новые колониальные поселения. В имперском центре богатые овладевают монополией на землю и капитал. Труда граждан становится недостаточно. Территориальное расширение государства и порабощение других народов увеличивают прибыль и временно решают экономическую проблему. Если бы новая культура формировала характер человечества, то люди вели бы себя как красные муравьи Polyergus, для которых рабство — это автоматическая реакция. И тогда рабовладельческие общества существовали бы вечно. Но качества, которые мы считаем характерными для млекопитающих — и людей, — делают это невозможным. Работающие граждане все больше отдаляются от средств производства, поскольку не приемлют низкого статуса, связанного с неквалифицированным трудом. Рабы же тем временем пытаются поддерживать семьи и этнические отношения. Они собираются вместе, стараясь сохранить свою прежнюю культуру. Когда эти попытки удаются, многие из них получают более высокий статус и изменяют свое положение, расставаясь с чисто рабской ролью. Там, где самоутверждение подавляется, снижается уровень воспроизводства, и каждому поколению требуется большое количество новых рабов. Стремительный оборот оказывает разрушительное влияние на культуру — и рабов, и господ. Хозяева рабов бросают свои поместья, стремясь проводить большую часть времени в центрах собственной культуры. Руководить рабами начинают надсмотрщики. Неэффективность, жестокость, борьба и саботаж неизбежно приводят к упадку и разрушению системы.
У всех рабовладельческих обществ — Древней Греции и Рима, средневекового Ирака и Ямайки XVIII века — было множество других недостатков, и некоторые из них могли стать фатальными. Но одного лишь института рабства было достаточно для того, чтобы привести их к неизбежному краху. «Возвышение этих обществ стремительно, — пишет Паттерсон, — период их славы короток, а падение и крах — картинны и неизбежны».
Тот факт, что рабы в условиях сильнейшего стресса продолжают вести себя как люди, а не как рабские муравьи, гиббоны, мандрилы или другие животные, является, по моему мнению, одной из основных причин, по которым возможно прочертить траекторию развития истории, по крайней мере приблизительно. Существуют биологические ограничения, определяющие зоны маловероятного или запретного развития. Предполагая возможность в некоторой степени предопределенной судьбы (более подробно мы поговорим об этом в последней главе), я прекрасно сознаю, что человечество способно избрать гипотетически курс истории в противоположность другому. Но даже если сила самоопределения включится на полную, если решатся энергетический и сырьевой кризисы, исчезнут старые идеологии и откроются любые пути развития общества, мы все равно будем выбирать из небольшого числа вариантов. Может быть, другие мы испытаем, но они приведут к социальным и экономическим проблемам, снижению уровня жизни, сопротивлению и отказу.
Если справедливо, что история в значительно большей, чем принято считать, степени направляется предшествующей ей биологической эволюцией, то ключи к пониманию курса ее развития можно найти, изучая современные общества, культура и экономика которых максимально приближена к тем, что доминировали в доисторический период. Я говорю об охотниках-собирателях: аборигенах Австралии, бушменах Калахари, африканских пигмеях, андаманских негритосах, эскимосах и других народах, жизнь которых полностью зависит от охоты на животных и собирания свободно растущих плодов и растений. В нашем мире сохранилось более сотни подобных культур. Некоторые насчитывают более десяти тысяч человек, и почти все могут быть поглощены окружающими культурами или просто вымереть. Антропологи сознают огромную теоретическую значимость этих первобытных культур. Ученые включились в гонку со временем, чтобы успеть зафиксировать эти культуры, пока они не исчезли.