О, Путник!
Шрифт:
— Эй, люди! — громко крикнул я.
На пороге, как по мановению волшебной палочки, мгновенно возник ВТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ. В руках он держал поднос с графином и рюмками. Гвардейский мундир на нём был тоже мокрым, но это его, по-видимому, совершенно не смущало.
— Рад видеть вас дружище в добром здравии!
— Служу Империи! — гаркнул вояка.
Мы с ГРАФИНЕЙ весело засмеялись. Я подошёл к Гвардейцу, хлопнул его по плечу, отчего он сильно покачнулся, но устоял.
— Немедленно принесите какую-нибудь сухую, чистую и приличную одежду небольшого размера
— Будет исполнено, Сир! — ВТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ исчез также быстро, как и появился.
Я разлил по рюмкам Можжевеловку. ГРАФИНЯ поморщилась.
— Надо, милая, надо… Для расширения сосудов и согревания организма. На дворе, если ты заметила, отнюдь не лето.
— Без тоста не могу.
— Как говорил Данте Алигьери: «Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно!». Так давай и дальше следовать своей дорогой!
— Прекрасно сказано. Но кто такой, этот Данте?
— Гениальный итальянский поэт. Ввязался, идиот, в политику, и потому был часто и нещадно бит. Носился со своей Беатриче, ну, с любимой дамой, как с писаной торбой. Но сонеты у него были замечательные! Энгельс назвал его последним поэтом Средневековья.
— Кто такой Энгельс? — жадно и живо спросила ГРАФИНЯ.
— Да лучше бы его вместе с Марксом и не было бы! — раздражённо ответил я и поморщился.
— А кто такой Маркс?
— Ненормальный один немец, как и Энгельс…
— Понятно…
Я помог ГРАФИНЕ снять платье, обернул её в найденную в сундуке белоснежную простыню. Вскоре раздался вежливый стук в дверь.
— Держу пари, это ПОЭТ, — сказала девушка.
— Спорить не буду, я также думаю.
— Фи, как с тобой скучно… Мог бы поспорить ради приличия или интереса, — поджала ГРАФИНЯ чудесные губки..
— На что спорить? На твой полуразрушенный замок? — произнёс я с лёгкой иронией.
— Ах, ты, ехидна болотная! — подскочила девушка. — А мои Горные Жеребцы!? Они стоят больше, чем весь твой мифический Третий Остров!
— Почему мифический? — мгновенно насторожился я.
— Ой, извини, сорвалось, — девушка нервно повернула свою прекрасную головку к маленькому окошку, за которым тихо, мирно и мерно плескалось ультрамариновое море.
Я напрягся. «Так, так, так… У ПОЭТА, у борзописца нашего, у сибарита утончённого и томного воздыхателя, вдруг обнаруживается отменная реакция! ГРАФИНЯ, ненаглядная пава моя, вдруг проговаривается о своём истинном отношении к Третьему Острову, а значит и ко мне! Что уж тут говорить о БАРОНЕ, о библиотекаре нашем доморощенном! Так, так, так… Подозрительно это всё! Очень подозрительно!».
Тревожившие меня совсем недавно сомнения, вроде бы на некоторое время благополучно утихшие, вспыхнули с новой силой. Я помрачнел, задумался. ГРАФИНЯ заметила резкую перемену в моём настроении, подошла ко мне, обняла, ласково погладила по щеке.
— Бог с ним, с Третьм Островом!
— Согласен, оставим эту тему… А вообще, мне-то на что спорить? — ухмыльнулся я. — Сижу вот перед тобой — мокрый, грязный, побитый, сирый и убогий. Гол как сокол. Имею при себе в данный момент и вообще только ПОСОХ, Собаку, ну и кое что ещё по мелочам…
— Ты не побитый! Ты всего-навсего слегка устал после очередной выигранной битвы. Это совершенно разные вещи. Ах, бедненький, дай я тебя поцелую в щёчку, в грудку, в животик, а потом и пониже…
В дверь снова вежливо постучали.
— ПОЭТ, — встрепенулась ГРАФИНЯ.
— Не думаю, — усмехнулся я. — Входите!
На пороге появился КОМАНДИР. В руках он держал пакет с одеждой. Я засмеялся, ГРАФИНЯ поморщилась:
— Да, Сир, зря Вы со мною не поспорили. Теперь будете жалеть…
— Ничего, не беда. Для тебя же хуже было бы, — снова усмехнулся я, взял у КОМАНДИРА пакет, слегка похлопал его по плечу. Он даже не дрогнул.
— Сир, я побеспокоил Вас с связи с тем, что надо бы помянуть КАПИТАНА. Тела его не нашли. Это проклятое чудовище сначала раздавило рубку, а потом смахнуло её вместе с нашим боевым товарищем прямо в море. Жаль беднягу.
— Да, вы правы, помянуть следует, — печально произнёс я. — Давайте сделаем это на яхте. Соберите оставшийся экипаж, Гвардейцев, которые присутствовали на судне во время нападения этого гада морского. Кстати, он больше не появлялся, не всплывал, знать о себе никак не давал?
— Никак нет, Сир! Муть какая-то поднялась, да быстро рассеялась и развеялась. Вот и всё.
— Ну, и, слава Богу. Ступайте, мы скоро будем.
ГРАФИНЯ стала быстро одеваться. Я с удовольствием наблюдал за этой невероятно возбуждающей, сладостной и вечной, как мир, процедурой. Какая прелесть, какая красота! Ах, какие ножки, какая грудь, какая попка! Что нужно ещё мужчине после кровавой битвы!? Только женщина способна по-настоящему утешить и успокоить нас в такие минуты!
— Не смотри, я это не люблю, — сурово произнесла ГРАФИНЯ.
— Нельзя не смотреть на прекрасный цветок, на великолепное голубое море, на величественные и, поражающие воображение, заснеженные горные вершины, на полную магнетизма луну и на ясное зимнее небо, пронзённое звёздами! А тем более грех не полюбоваться твоей грудью и попкой, — пробормотал я, решительно взяв девушку за бёдра, и опустился перед нею на колени.
Мои губы коснулись её лона, язык проник вглубь. ГРАФИНЯ застонала, изогнулась назад всем телом, запрокинула голову, упала на кровать. Я продолжал ласкать её языком, губами, с восторгом утопая и захлёбываясь в обильной влаге. Я жадно и восторженно вдыхал источаемый ею аромат. Запах женщины! Что сладостнее его на этом свете!? Нет ничего, подобного ему!
Девушка задышала всё чаще и чаще, застонала, забилась в конвульсиях, закричала, с силой сжала ногами мою голову, замерла, потом расслабилась, легко и радостно рассмеялась. Я же, возбуждённый до крайней степени, стал лихорадочно сдирать с себя одежду, готовясь овладеть своей принцессой. В это самое неподходящее время снова раздался лёгкий стук в дверь.
— Чёрт возьми, да что же это такое!? — возмутился я, с трудом отрываясь от раскрывшихся передо мною врат рая. — Проходной двор какой-то! Погодите немного!