О себе (сборник)
Шрифт:
И все это должно было происходить одновременно. Тогда и возникал этот мир — мир полых людей.
И в очередной день, во время очередной суеты в сотах, она приходит отдаться «милому чуду»… И начинается трагедия.
Пьесу поставили в Театре Маяковского. Но режиссер поставил пьесу обычно, то есть в одной комнате заканчивалось действие, в другой начиналось…
Впрочем, я должен был быть готов к подобному упрощению. Я мог все понять уже во время читки пьесы в театре… Пьесу хвалили, но… хвалили какую-то другую пьесу. Эту девочку совершенно не поняли… она была для них героиней из пьес Володина — некая странная, но очень добрая девушка.
Они
Никогда не забуду, как в конце обсуждения пьесы встал молодой парень. Все смотрели на него с удивлением, ибо он работал осветителем в театре и непонятно почему пришел на заседание художественного совета. Он сказал всего лишь одну фразу:
— Зачем вы рассказываете им о нас?!
Продолжением этой фразы и был спектакль. Там был блестящий актерский дуэт — Мать девочки и ее Подруга: Татьяна Доронина и Светлана Немоляева.
Ее играла Женя Симонова.
И когда на сцене была Симонова с ее длинными монологами, партер абсолютно не слушал, зрители откидывались в креслах — она была им не только непонятна, она раздражала.
Но как только выходили Доронина и Немоляева… — как слушали, какой был восторг партера! И они блестяще играли эти понятные образы!!!
Представление продолжалось и после окончания спектакля. Во время поклонов, под бурные аплодисменты партера выходили Доронина и Немоляева. Овации долго не стихали. Но когда выходила Симонова, партер почти затихал… Но какая овация неслась сверху — с ярусов и галерки!
Я любил подниматься туда во время спектакля — там яблоку негде было упасть. Сидели, стояли — мальчики и девочки… И в этом тесном, набитом молодежью пространстве, они смотрели другой, свой спектакль. И они хлопали — Ей, Жене Симоновой!
О драматурге
Самый интересный спектакль по этой пьесе я увидел в Болгарии, в Пловдиве.
Пловдив — фантастический город: там уголок Парижа обрывается средневековой улицей, и все это рассекает рубец-раскоп, и в нем белеют мраморы Древнего Рима. Уснувшие цивилизации в Пловдиве крепко сжимают друг друга.
… Актеры только что отыграли спектакль… Обычная сцена после сыгранного спектакля… Этакая демоническая компания Боланда смешно дурачится после сыгранного бала у Сатаны! Вот так и боги-актеры шли и дурачились, пытались снять электрическое напряжение спектакля…
Пьеса, которую они отыграли, называлась «Она в отсутствии любви и смерти». Я был ее автором — но какой же неожиданной и желанной оказалась постановка.
Она не ходила по сцене — Она металась, почти танцевала! Свои бесконечные письма к возлюбленному Она не читала, Она их пела (как же я не понял, и как это точно придумано — пела!). Она все время жила в некоей песенно-танцевальной стихии современной юности. Жизнь — аэробика! Но в этой модной и яркой обертке пряталась шаровая молния. Венцом роли был ее танец. И в конце этого танца движения влюбленной Джульетты ломались, становились странно автоматическими. Она на глазах превращалась в куклу. И вдруг распахивала стеклянную дверцу шкафа и замирала рядом с куклами своего детства, странно и пристально глядя из-за стекла. Грозная девочка-женщина.
И когда она встречалась с сорокалетним мужчиной, было страшно за него, ибо эта девочка владела неким способом жить, гибельным
Во время поклонов возникал еще один финал, придуманный режиссером. Благородный Капитан, которого так тщетно ждали Ее мать и Подруга матери, улетал ввысь под колосники — в мир воображения, а они (этакая пародия на романтическую гриновскую Ассоль) обреченно махали ему вслед.
На сцене была моя пьеса — моя и чужая. И так было всегда. Драматург пишет пьесу — то есть реплики. При этом он видит определенную картину мира. Но она так и останется его тайной и с ним уйдет — навсегда, навсегда.
Запах яблок в комнате — когда она говорила ему…
Как сумрачно и сладко-страшно было перед грозой, когда он обнял ее в той комнате, и Она сказала ему…
Как утром он проснулся от солнца и слушал, как на террасе топал ножками по нагретому полу ребенок, и он сказал Ей…
Все эти грозы, грезы, запахи, — все это исчезнет. В пьесе останутся только проклятые слова. Драматург — как телевизор с погасшим экраном: картинка не видна, слышна только речь.
Но зато! Зато ему дано много раз испытать счастье (несчастье) рождения своего сочинения. Ибо, когда он завершает писать пьесу, — это только ее первое рождение.
Сначала Их Величества Актеры и Его Высочество Режиссер, как шекспировские ведьмы, швырнут бедное творение в адово варево своей фантазии. Своенравно присвоят написанную жизнь. Герои пьесы обрастут иным обликом, а слова — иными интонациями. И вот уже автор, сидя в полутемном зале и наблюдая репетицию, оглушен шоком встречи с этой новой для него пьесой. Тщетно пытается он узнать ту девочку, которую видел во время грозы (ее беспощадно красивое лицо и тяжелые ноги в узкой юбке), в бестелесной истеричной девочке на сцене… Но все равно, как-то непостижимо его мир будет прорастать сквозь чужую фантазию.
А потом придет зритель. Его Величество Зритель.
И вновь — рождение. То, что казалось скучным и затянутым во время репетиций в пустом зале, окажется божественно смешным «на публике». И наоборот. Зритель, как дирижер, станет управлять зрелищем. Беспощадно расставит он свои акценты, выпятив в пьесе то, что волнует его сегодня, бесцеремонно отодвинув то, что волновало вчера. Он выверит зрелище самым беспощадным мерилом — злободневностью.
Я много лет пишу для театра, и давно усвоил грустную формулу: драматург пишет одну пьесу, режиссер ставит другую, а зритель смотрит третью… Разбирая эту третью «пьесу», мы сможем многое понять не только о самой пьесе, но и о Времени…
Следующую «женскую» пьесу поставил все тот же режиссер — Владимир Портнов.
Пьеса называлась «Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано».
В пустой квартире женщина говорит по телефону:
— Мне приснился сон, мой экс-любимый Саша сел на дирижабль и полетел по проспекту Вернадского, но в этот момент позвонила ты, и я не успела узнать самое интересное, разбился ли он?
Эта обычная история: любовь — ненависть. Неравная борьба двух сердец… «и роковое их слиянье, и поединок роковой». Есть такая картина у Магритта: женщина, одетая мужчиной. Она пытается содрать его с себя, упорно — ногтями. И он сходит с нее кусками — этакая кожа, обожженная солнцем. Но до конца не сходит, висит обрывками, она никогда не сможет от него избавиться.