О смелой мысли
Шрифт:
Приходится так подбирать горючий состав, чтобы он горел не жарко — тихо тлел, а не пылал огнем. Чуть покажется пламя — и краски сразу обесцвечиваются, и цветное облако пропадает.
Вот уж поистине дым без огня.
Один большой поэт и ученый говорил: «В том и заключается величие природы, что она полна красоты и что величайшие явления всегда повторяются в маленьких».
На краю пепельницы лежит окурок и дымит.
Спереди дым вытягивается кверху и колеблется, как голубой цветок на тонком гибком стебле.
Сзади дым густой и белый и стелется книзу, словно толстый ватный фитиль.
Странное дело: тлеет один и тот же табак, а пускает два разных дыма, разных цветов. Где та краска, которая красит их по-разному?
Дело не в краске, а в законах рассеяния света частичками вещества.
В голубом дыму — мелкие частички, оттого они так легко подымаются вверх. Рассеиваются на них, по законам рассеяния света, одни голубые лучи.
В белом дыму — крупные, грузные частички, капельки влаги, и рассеиваются на них все лучи радуги: красные, желтые, зеленые, фиолетовые, — все лучи, которые, складываясь вместе, дают белый свет.
Таков уж закон рассеяния света.
Он определяет цвет облаков и цвет неба.
И когда мы смотрим на окурок, лежащий в пепельнице, мы понимаем, почему облака белые, а небо голубое.
Директор американской фирмы «Томас Берри — лучшие подтяжки» вызвал заведующего рекламным отделом и выразил ему свое недовольство.
— Наша реклама всюду, — оправдывался заведующий, — в поездах, в метро, на стенах домов и даже на тротуарах. Нет места на земле, которое бы не напоминало людям о фирме.
— Но вы забыли о небе, — кипятился директор. — Что мы там видим? Солнце, звезды… И ни слова о подтяжках. Неужели вас не раздражает эта бессмысленная гладь?!
Заведующий никогда не имел дела с небом, но он твердо знал, что во всякой области есть свои специалисты.
Только к кому идти? К летчикам, к астрономам?
Он отправился к летчику.
— Вот вы делаете бочки, петли и штопоры, — сказал заведующий, — чертите в воздухе сложный и бессмысленный узор. Не могли бы вы так подобрать свои смелые фигуры, чтобы выписать в небе несколько слов? Мы высоко оплатим вашу работу.
— Будет ли толк из моих фигур? — усомнился летчик. — Люди увидят в высоте пике и свечки, но не разберут, что я там пишу. Самолет будет скользить по небу, как перо без чернил.
— Мы найдем чернила, чтобы писать по воздуху, — сказал заведующий. — Будем писать дымом. В хвост самолета запрячем дымовую шашку, и тогда она оставит в небе дымный след, как трассирующая пуля. Так уже делал кто-то из русских… Что же это получается?! Русские летчики могут, а вы не можете?
Летчик согласился. Он стал ежедневно подыматься в воздух и писать через все небо надпись:
«Томас Берри — лучшие подтяжки».
Дымные буквы расплывались в небесах, и конкуренты содрогались перед мощью небывалой рекламы.
Это была адская работа, и летчик вылезал из самолета, багровый от напряжения, в поту и тяжело дыша.
Настало время платить по счетам.
Тут директор схватился за лысину:
— Вы меня режете! Нет у меня таких денег!
— Такова была договоренность, — возразил заведующий.
Но директор не слушал.
— Пятьдесят процентов хотите? — спросил он летчика.
— Я бросаю работу, — буркнул летчик.
— Тем лучше. Ваши фокусы стали надоедать.
Летчик бешено хлопнул дверью. Он принял решение.
Он шагал к аэродрому, не глядя по сторонам.
Сел в машину, рассерженно тронул рычаги.
Самолет взревел и взлетел в воздух.
Он кувыркался, пикировал, взмывал свечкой и жужжал, как разгневанная оса.
Дымная надпись растянулась во весь небосвод:
«Томас Берри — жалкий негодяй».
Смеялись зеваки на улицах, смеялись полисмены, смеялись покупатели с хвалеными подтяжками на плечах.
Казалось, небо влепило пощечину лысому жадному человечку, побледневшему от злости и ужаса у окна в директорском кабинете.
Самолет, разъяренно гудя, шел на посадку, оставляя последний дымный росчерк.
Двести лет назад, если собирались куда-нибудь ехать, обязательно надо было кого-нибудь во что-нибудь запрягать.
Лошадей, верблюдов, оленей, собак запрягали в повозки, кареты и сани.
Рязанский подьячий Крякутный не хотел топтать земные дороги, он искал дорогу в небо.
И не знал, кого ему запрягать. Вот бы взять да запрячь воробьиную стаю. Но из ста воробьев не сделаешь орла. Будут птицы, как табун коней, запряженных в возок, не тянуть, а мешать друг другу.
Облака проплывают в высоте. Поди поймай их.
Подьячий взглянул на печную трубу и подумал: дым. Дым, конечно, не конь, в уздечку его не возьмешь. Ну, а если сплести упряжку из множества тонких нитей, да так плотно, чтоб ни щелки между ними не оставалось? Из такой упряжки и дым, пожалуй, не ускользнет.
Если взять, говоря проще, мешок поплотнее и побольше и пристроить его к печной трубе, станет мешок от дыма толстеть и раздуваться; вздуется шаром огромным, со стог величиной.
А тогда держись!
Взмоет шар кверху и тебя с собой унесет.
И свидетельствует перепуганный летописец: «1731 года в Рязани подьячий Крякутный Фурвин сделал, как мяч большой, надул дымом, поганым и вонючим, сделал петлю, сел в нее, и нечистая сила подняла его выше березы и после ударила его о колокольню, но он уцепился за веревку, чем звонят, и остался так жив. Его выгнали из города, он ушел в Москву, и хотели закопать живого в землю и сжечь».