О собственности

Годвин Уильям

Нами было уже указано, что жажда почета и уважения представляет основной и постоянно действующий мотив для частного накопления. Но он также отпадет. Поскольку накопление не будет иметь никакой разумной цели, его будут считать признаком умопомешательства, а не основанием для восхищения. Люди будут приучены к простым началам справедливости и поймут, что ничто, кроме дарований и добродетелей, не дает права на уважение. Когда они привыкнут употреблять свои излишки на удовлетворение нужд соседей и посвящать время, свободное от физического труда, на развитие своих умственных способностей, то какие чувства вызовет у них человек, настолько безрассудный, чтобы пришивать кусок кружева к одежде или прикреплять какое–нибудь другое украшение к своей персоне? В подобной общине накопление собственности всегда будет иметь тенденцию останавливаться на определенном уровне. Всем будет интересно знать, в чьих руках имеется известное количество каких–либо предметов, и каждый с доверием обратится к нему для удовлетворения собственных потребностей в них. Поэтому, устраняя всякую возможность принуждения, мы увидим, как самое ощущение

порочности и нелепости поведения человека, отказывающегося расстаться с тем, в чем он не испытывает никакой потребности, будет всегда представлять достаточное противодействие для такого отвратительного нововведения. Каждый человек будет знать, что он по справедливости и по полному праву может пользоваться моими излишками. Если я откажусь признать его доводы и доказательства по этому вопросу, то он не станет входить со мной в такую порочную сделку, как обмен, но оставит меня с тем, чтобы достать нужное ему у какого–нибудь Другого, более разумного человека. Накопление вместо вызывания к себе, как теперь, знаков уважения, будет разрушать связи человека, стремящегося к нему, с обществом и обрекать его на пренебрежение и забвение. Чувство почтения, вызываемое богатством, объясняется представлением сторонних наблюдающих о тех выгодах, которые оно дает; но тогда богач будет в положении гораздо худшем, чем теперь скряга, который, прибавляя тысячи к своим сокровищам, не может расстаться с лишним фарсингом и потому находится в пренебрежении у всех.

Глава VI

ВОЗРАЖЕНИЕ ПРОТИВ НАШЕЙ СИСТЕМЫ, ОСНОВАННОЕ НА ЖЕСТКОСТИ СОЗДАВАЕМЫХ ЕЮ ОГРАНИЧЕНИЙ

Сущность этого возражения. — Различие между естественной и нравственной независимостью; благодетельность первой и вред второй. — Должные ограничения в правильном смысле слова. — Истинная система собственности не заключает никаких ограничений, она не требует совместного труда, общих трапез или складов. — Такие ограничения нелепы и излишни. — Пагубность сотрудничества. — Область его должна постепенно сокращаться. Физический труд может исчезнуть. — Вытекающая отсюда активность интеллекта. — Мысли о будущем совместного труда. — Его пределы. — Его законная область. — Пагубность совместной жизни. — Брак препятствует развитию наших способностей, мешает нашему счастью и повреждает наше сознание. — Брак — это одна из сторон существующей системы собственности. — Последствия его уничтожения. — При новом устройстве общества воспитание не должно быть делом специальных учреждений. — Эти начала не должны приводить к замкнутому индивидуализму. — Частные пристрастия. — Выгоды, проистекающие из должного направления чувств. — Возникновение мотивов к совершенствованию. — Правильная система собственности не препятствует накоплению, но предполагает некоторую степень присвоения и разделение труда.

Против системы имущественного равенства часто выдвигалось то возражение, что «она несовместима с личной независимостью. При этой схеме каждый человек представляет собой только пассивное орудие в руках общины. Он должен есть и пить, играть и спать по приказанию других. Он не имеет своего жилья, у него нет такого времени, когда бы он мог сосредоточиться в себе самом и не просить на то разрешения. У него нет ничего, что бы он мог назвать своим собственным, не исключая его времени и личности. Под видом полной свободы от гнета и тирании он в действительности будет подвергнут самому неограниченному рабству».

Для того чтобы понять значение этого возражения, надо отличать два вида независимости, одну из которых можно назвать естественной, а другую моральной. Естественная независимость — это свобода от всякого принуждения, кроме доводов разума и доказательств, предъявленных сознанию, она чрезвычайно существенна для благополучия и совершенствования разума. Моральная же независимость, напротив, всегда вредна. Зависимость, необходимая в этом отношении для здорового состояния общества, несомненно, включает в себя такие элементы, которые неприемлемы для очень многих представителей теперешнего человечества, но их непопулярность следует объяснять только слабостями и пороками людей. Она предполагает право каждого критиковать действия другого, деятельное наблюдение за ними и суждение о них. Почему же надо этого пугаться? Возможность для каждого человека пользоваться всяческим содействием ближних для исправления своего поведения и для направления своих действии будет очень благотворной. Такого рода наблюдения за чужими действиями осуществляются сейчас в очень ограниченном размере, потому что они производятся тайно, и мы подвергаемся им с недовольством и негодованием. Нравственная независимость всегда вредна; как уже многократно было выяснено на протяжении нашего исследования, я не могу быть поставлен в такое положение, чтобы не быть обязанным придерживаться известного рода поведения преимущественно перед всеми другими и, следовательно, окажусь дурным членом общества, если не буду действовать определенным образом. Склонность, испытываемая сейчас человеческим родом к независимости в этом отношении, стремление действовать по собственному усмотрению, не считаясь с принципами разума, весьма вредна для общего блага.

Но если мы никогда не должны поступать независимо от начал разума и ни в коем случае не должны страшиться откровенного наблюдения со стороны других людей, то тем не менее очень важно, чтобы мы всегда могли свободно развивать свою индивидуальность и следовать велениям собственного рассудка. Если бы в системе имущественного равенства заключалось что–нибудь, противоречащее указанному требованию, то это обстоятельство было бы решающим. Если бы эта система, как часто доказывалось, была системой администрирования, принуждения и регламентации, то она находилась бы, бесспорно, в прямом противоречии с принципами нашего исследования.

Но истина заключается в том, что система имущественного равенства не требует никаких ограничений и никакого надзора. При ней нет надобности в совместном труде, общих трапезах и складах. Все это негодные и ошибочные средства для направления людских действий помимо велений здравого смысла. Если вы не можете привлечь сердца членов общины на свою сторону, то не ждите успеха от грубого регулирования. Если же вы это сумеете, то регулирование излишне. Оно было хорошо приспособлено к военному устройству Спарты, но оно совершенно недостойно людей, которых не может убедить ничто, кроме доводов разума и справедливости. Остерегайтесь превращать людей в машины. Не управляйте ими иначе, как с помощью их склонностей и убеждений.

Зачем нам устраивать общие трапезы? Разве я обязан испытывать голод одновременно с вами? Должен ли я являться в известный час из музея, где я работаю, из уединения, где я размышляю, или из обсерватории, где я наблюдаю явления природы, в определенную залу, предназначенную для еды, вместо того, чтобы есть, как диктует разум, в таком месте и в такое время, которое удобнее всего для моих занятий? Зачем иметь общие склады? Только для того чтобы уносить свои запасы на некоторое расстояние, а затем снова нести их обратно? Или такая предосторожность действительно нужна для охраны нас от плутовства и алчности наших товарищей, после всего, что было сказано похвального об общественном равенстве и всемогуществе разума? Если это так, то, ради бога, откажемся от притязания на политическую справедливость и перейдем на сторону тех мыслителей, которые говорят, что человек и справедливость несовместимы.

Еще раз предостережем от превращения человека в простой механизм. Возражения, приведенные против нашей системы в предшествующей главе, были отчасти правильны, когда они касались бесконечного разнообразия человеческих умов. Нелепо было бы утверждать, что человек не способен воспринимать истину, не доступен доказательствам и доводам. В этом смысле, поскольку человеческие умы находятся в состоянии неуклонного совершенствования, мы постепенно сближаемся все теснее друг с другом. Но существуют вопросы, по которым мы будем и должны постоянно расходиться. Мысли каждого человека, его окружение и обстоятельства его жизни остаются его личными; пагубной была бы такая система, которая заставляла бы требовать от всех людей, как бы различны ни были их обстоятельства, чтобы в ряде случаев они действовали точно на основании одного общего правила. Прибавьте к этому, что из самого учения о постепенном совершенствовании вытекает постоянная способность человека заблуждаться, хотя с каждым днем мы будем заблуждаться все меньше. Правильный способ ускорить исчезновение заблуждений заключается не в применении грубой силы или в регулировании, представляющем один из видов насилия, для того чтобы свести людей к умственному единообразию, но, напротив, в побуждении каждого человека думать самому за себя.

Из сказанного вытекает, что все обычно понимаемое под словом сотрудничество до известной степени вредно. Человек в одиночестве бывает вынужден отказываться от выполнения самых заветных своих мыслей или отложить их по собственному усмотрению. Сколько великолепных замыслов погибло в самом зародыше по указанной причине. Настоящее средство от этого заключается в том, чтобы свести свои потребности к минимуму и предельно упростить способ их удовлетворения. Но еще хуже, когда человек вынужден считаться с удобствами других. Если бы я захотел есть или работать одновременно со своим соседом, то это должно было бы происходить в часы, самые удобные для меня, или для него или же ни для кого из нас. Нас нельзя свести к единообразной четкости часового механизма.

Отсюда следует, что излишнего сотрудничества в виде совместного труда и общих трапез надо тщательно избегать. Но что же сказать в отношении такого сотрудничества, которое как бы диктуется самим характером предстоящей работы? Оно должно быть сокращено. В настоящее время неразумно было бы не признавать, что вред сотрудничества должен быть в некоторых настоятельных случаях признан неизбежным. Но останутся ли по самой природе вещей некоторые виды сотрудничества навсегда неустранимыми — это вопрос, который мы едва ли можем разрешить. В настоящее время для того чтобы срубить дерево, прорыть канал, или управлять судном требуется труд многих. Всегда ли он будет для этого требоваться? Когда мы видим сложные машины, созданные человеком, различные виды ткацких и прядильных станков или паровых двигателей, то разве нас не удивляет количество производимой ими работы? Кто знает, где будет положен предел этому виду прогресса. Сейчас такие изобретения волнуют работающую часть общества, и они могут действительно привести к временным бедствиям, хотя в итоге они отвечают важнейшим интересам большинства. Но в условиях равного для всех количества труда приносимая ими польза не может подвергаться сомнению. Поэтому никак нельзя утверждать, что один человек не сумеет производить самых обширных работ; пользуясь хорошо известным примером, скажем, что возможно будет доставить плуг в поле и заставить его работать без надзора за ним. В этом смысле знаменитый Франклин [25] говорил, что «когда–нибудь разум приобретет всемогущую власть над материей».

25

Франклин Беньямин (1706–1790) — американский политический деятель, экономист и физик, участвовавший в составлении Декларации независимости и конституции Соединенных Штатов. Экономические идеи его были не оригинальны, он заимствовал их отчасти у писателей меркантильной школы, а позже у физиократов. В области физики известен своими исследованиями электричества и изобретением громоотвода.