О теории прозы
Шрифт:
Так как же сделан Дон Кихот? Он сделан в переделанном мире. В этом мире рыцарь заблудился.
Жажда увидеть невидимый день, преодолеть пустыню, овладеть рабами, защищать прекрасное – все это было сложным черновиком романа. Но Дон Кихот кроме всего ищет справедливость. Он разорен, он лишен даже лошади. У него случайный набор оружия. Он смешон так, как может быть смешон человек в наше время, если он вышел глубокой осенью на улицу в трусиках и меховой шапке.
Помню, как в начале революции в Кронштадте шел «Ревизор». Аудитория
К моему удивлению, моряки сразу полюбили Хлестакова и очень боялись, что его догонят после всех мошенничеств.
Для матросов с мятежных миноносцев и броненосцев Хлестаков был намного привлекательнее людей, дававших ему взятки.
Разновнимание – это дело искусства.
Для этого создаются характеры героев, речи героев, пейзажи.
И разнопостроения – это создание реальных противоречий, ведь если бы герои были просто плохими или хорошими, они были бы попросту неинтересны.
Снова скажу, в шекспировском театре больше всего платили шутам. Они имели право на импровизации. Они создавали и досоздавали свои роли. Шут смеялся над королем – и это было в рамках времени.
Тогда возникала радость неожиданной оценки.
Так работал Олег Даль.
Перемещение заинтересованности и самооцениваемости того, что происходит, – великая сила.
Искусство справедливо.
Поэтому человек может смотреть на трагедию.
Искусство не только протирает стекла, которые открывают перед нами мир.
Искусство учит нас видеть и понимать мир, который так часто бывает обманут и окровавлен.
Хотел бы хоть раз в день, часа на три, стать трехлетним мальчиком.
Очень приятная публика.
Однажды в Одессе один прохожий толкнул Серафиму Густавовну. Я остановил этого человека. Он бросил на меня взгляд. Пришлось помериться взглядами.
Человек сказал: «Тоже мне, Эйзенштейн».
Он же не знал, что в это время я писал книгу об Эйзенштейне.
Я целую дверь твоей комнаты, не плачь.
Помню каждый твой шаг – каждое твое движенье.
Люди не понимают тебя, какая ты, какая ты хорошая.
Анна Каренина не могла броситься под поезд. Конец романа – это «мертвые души». Жизнь потеряла вкус. Она грязное мороженое.
Пришло время Чехова, которое не кончается. У него умирает единственный живой человек – поэт. Треплев. Любящий человек, отталкивающийся от декораций.
Другой писатель, Тригорин, находит любовь артистки, которая его не любит, но она боится отстать. Она на коленях грубо льстит человеку, которого тоже презирает.
Тоже грязное мороженое, взятое при ином свете.
Толстой уехал в никуда. Некуда было. Не было у него никакого материка. Ни Америки, ни Австралии. Он не мог уйти в избу, к нему приходили люди, которым еще хуже, чем ему. Ноев ковчег старой беллетристики тонул. Тонули чистые и нечистые. Тонули звери, исчезали леса. Пока что седела проза.
Темы и жанры идут не только из книг:
– так птицы прилетают из дальних краев в места своего рождения, вьют гнездо и выводят потомство;
– так писатель строит фабулу вокруг сюжета своих книг.
Ведь гнездо не мешает полету.
Потому в томе «Мертвых душ» есть осознанная высокая сатира и осознанный высокий пафос будущих подвигов, и это заставляет заканчивать сатирическую поэму мыслью о полете на родину – во Вселенную.
И тут путь к реализму сливает сомнения Поприщина, и пафос Гоголя, и мысли Чичикова над списком призрачных людей, что он скупает, и в то же время мы видим полет тачанок и быстрых танков будущих великих войн.
И если «Дон Кихот» родоначальник романа, то Санчо Панса один из первых реалистически мыслящих людей в искусстве, что и замечает его друг и хозяин – Рыцарь Печального Образа.
Реализм, о нем много знал Аристотель; он приехал в город из деревни на телеге: Аристотель говорил, что из деревень приезжают люди на телегах и поют фаллические песни.
Попутно отметим, что реализм как-то связан с пародией, по крайней мере в отдельные, скажем так, поворотные моменты.
Дед Станиславского взялся доставить мраморные колонны для Исаакиевского собора. По желобу, где катились ядра, по ним передвигали колонны. Так создавался прообраз будущего шарикоподшипника.
Искусство как прием, если говорить старыми словами, похоже на то, что делал дед Станиславского, но для чего этот прием?
Написал я это в свое время в книге «Как сделан “Дон Кихот”» и в статье «Искусство как прием».
Но люди любят держаться за один раз понятое или услышанное.
Неизвестно, почему люди знают свое будущее.
Колумб, не имея карт, не умея их читать, читая другие карты, умел чувствовать ветер, Колумб, которому нужно было ехать налево в Китай, едет прямо.
Земля в то время иногда считалась шаром, но шаром сравнительно небольшим. Так что можно было ехать и налево и направо. Вокруг Африки налево, а направо – вокруг старой нашей земли.
Колумб поехал прямо.
Человеческий мозг очень странно построен. Он знает больше, чем знает. Человеческий мозг может думать как бы наобум. Может составлять запутанные решения.
Эйнштейн говорил: мышление совершается не словом, иначе человек, делающий открытия, не удивлялся бы так сильно.
Но вернемся к теме. К теории прозы.
Романы и повести создаются как бы без знания того, что создатель их знает.
Толстой-писатель во много раз умнее Толстого-графа, обладателя небольшого имения, человека, который проповедует непротивление и который одновременно слаб. Он на ошибочное сообщение о том, что в Столыпина опять стреляли, недовольно сказал: «Опять промахнулись...»
Искусство не знает, сколько оно знает, и, конечно, не знает судьбу Наполеона. Но оно, кроме всего, великодушно.
Пушкин писал: «Да будет омрачен позором Тот малодушный, кто в сей день Безумным возмутит укором Его развенчанную тень». Слово человека, защищающего тень Наполеона.
Гоголю изменил его медный меч. Поэтому он не дописал своей поэмы и сжег ее.
Люди Шекспира – живые люди умирающего мира. Временно умирающего. Они переходят к другим конфликтам у других героев.