О всех созданиях - больших и малых

Хэрриот Джеймс

Следующий час показался мне бесконечным. Зигфрид, похоже, увлекся своей книгой, даже я попытался почитать, но слова не складывались в предложения, а от тупого взгляда на них у меня заболела голова. Я бы мог развеяться, погуляв взад-вперед по ковру, но в присутствии Зигфрида об этом нельзя было и помыслить. Я уже решил извиниться и пойти на улицу, как услышал звук открываемой входной двери и шаги Тристана по коридору.

Секундой позднее он провозвестником судьбы вошел в комнату, но ему предшествовал всепроникающий запах свиньи. Когда он подошел к огню, казалось, что запашистые волны окутывают его. По всему его красивому костюму, на чистом воротнике рубашки, на волосах

и лице прилип свиной навоз. Его брюки сзади были испачканы еще сильнее, но, несмотря на свою помятую внешность, он сохранял самообладание.

Не меняя выражения лица, Зигфрид быстро оттолкнул кресло.

— Ты вскрыл ухо? — спросил он тихо.

— Да.

Зигфрид ничего не сказал и вновь взялся за свою книгу. Было похоже, что вопрос закрыт, и Тристан, пристально посмотрев на склонившегося над книгой брата, повернулся и вышел из комнаты. Но даже после его ухода в воздухе остался висеть запах свинарника.

Позднее в «Гуртовщиках» я смотрел, как Тристан пьет уже третью кружку. Он переоделся, и хотя уже не выглядел таким франтом, как в начале вечера, но, по крайней мере, отмылся и совершенно избавился от запаха. Я еще ничего не сказал, но уже видел, как в его глаза возвращается прежний огонь. Я подошел к бару и заказал вторую кружку себе и четвертую Тристану. Когда я ставил их на наш стол, то подумал, что, наверное, пришло время поговорить.

— Ну, расскажи, что случилось?

Тристан сделал хороший глоток из своей кружки и зажег сигарету.

— Ты знаешь, Джим, все оказалось довольно просто, но надо начать с самого начала. Можешь представить себе, как я стоял в полной темноте свинарника, а эта чертова свинья рычала и фыркала на меня по ту сторону ограждения. Могу сказать тебе: мне было не по себе.

Я зажег фонарь перед мордой этой твари, и она накинулась на меня, рыча, как лев, и обнажив грязные желтые зубы. Я уже собирался отложить дело до следующего раза и вернуться домой, но подумал о танцах и о предстоящем вечере и перепрыгнул через ограду.

Через две секунды я оказался на спине. Она напала на меня, но было темно, и она не видела, куда меня укусить. Я только услышал фырканье, а затем на мои ноги опустилась страшная тяжесть.

И тут случилась забавная штука. Ты знаешь, Джим, я не люблю применять насилие к животным, но, когда я там валялся, мои предрассудки улетучились, и я не чувствовал к этой чертовой скотине ничего, кроме холодной ненависти. Я увидел в ней причину всех моих неприятностей. Я не отдавал себе отчета в своих поступках, а вскочил на ноги и стал пинать ее по толстому заду, гоняя ее по хлеву круг за кругом. И ты знаешь, она не оказала никакого сопротивления. В душе эта свинья оказалась трусихой.

Я все еще не понимал его.

— А как же ухо? Как тебе удалось вскрыть гематому?

— А это вообще не было проблемой. Ее уже вскрыли до меня.

— Ты хочешь сказать...

— Да, — сказал Тристан, держа кружку против света и рассматривая песчинку на ее донышке. — Да, мне действительно повезло. В темноте свинарника, когда мы дрались, свинья налетела на стену, и опухоль лопнула сама. Получилось отлично.

Овцы и жеребец

Внезапно я осознал, что пришла весна. Случилось это на исходе марта, когда я осматривал овец в овчарне на склоне холма. Спускаясь вдоль опушки соснового леска, я на минуту прислонился к стволу, закрыл глаза и вдруг ощутил и тепло солнечных лучей на сомкнутых веках, и трели жаворонков, и шум деревьев на ветру, словно далекий гул прибоя. Правда, вдоль оград еще тянулись полосы снега, а трава оставалась

по-зимнему бурой и безжизненной, но все было пронизано ощущением надвигающихся перемен, даже освобождения — ведь, сам того не замечая, я, чтобы укрыться от суровых месяцев, от беспощадного холода, заковал себя в броню упорного терпения.

Весна выдалась не слишком теплая, но погода была сухая, с сильными ветрами, которые теребили белые венчики подснежников и гнули желтые нарциссы на лугах. В апреле откосы у дорог зазолотились первоцветом.

В апреле же начался окот. Сразу, точно огромная волна, обрушившаяся на берег, наступила самая яркая и интересная для ветеринара пора, пик ежегодного цикла, — и, как всегда, именно в тот момент, когда мы были по горло заняты всякой другой работой.

Весной на домашних животных начинают сказываться последствия долгой зимы. Коровы месяцами стояли в тесных закутках и истомились по зеленой траве и солнечному теплу, а телята легко становились жертвами разных заболеваний. И вот, когда мы уже не представляли, как справимся с кашлями, ринитами, пневмониями и кетозами, на нас накатила эта волна.

Как ни странно, но в течение десяти месяцев в году овцы для нас словно бы вовсе не существовали. Так, мохнатые клубки шерсти на склонах холмов. Но зато на протяжении двух месяцев они практически заслоняли все остальное.

Для начала — связанные с беременностью токсемии и вывороты. Затем лихорадочные дни окота, а вслед за ними — парезы, жуткие гангренозные маститы, когда вымя чернеет и с него сходит кожа. И еще болезни самих ягнят — лордоз, размягченная почка, дизентерия. Затем потоп начинал спадать, растекался мелкими струйками и к концу мая сходил на нет. Овцы вновь превращались в клубки шерсти на склонах холмов.

Но в первый мой сезон я открыл в этой работе особое очарование, и оно сохранилось для меня навсегда. Окот, на мой взгляд, столь же захватывающе интересен, как и отел, но не требует от ветеринара тяжких усилий. Конечно, известные неудобства были и тут — главным образом потому, что работать приходилось под открытым небом: либо в загонах, наспех огороженных связками соломы или створками ворот, либо (что бывало значительно чаще) прямо на лугу. Фермерам просто в голову не приходило, что овцы предпочли бы ягниться где-нибудь в тепле, а ветеринару не так уж нравится часами стоять на коленях без пиджака под проливным дождем.

Но сама работа была легче легкого. После того, что я натерпелся из-за неправильного положения плода у коров, возиться с этими крохотными созданиями было одно удовольствие. Ягнята обычно появляются на свет подвое и по трое, и порой получается поразительная путаница в самом буквальном смысле: мешанина головок и ножек, и все пытаются пройти первыми, а ветеринар должен их рассортировать и решить, какая ножка принадлежит какой головке. Я просто упивался. До чего же приятно было против обыкновения чувствовать себя больше и сильнее своих пациенток! Однако я никогда не злоупотреблял своим преимуществом, раз и навсегда решив для себя, что при окоте необходимы две вещи — чистота и мягкая осторожность.

А уж ягнята! Все детеныши трогательны, но ягнята получили несправедливо большую долю обаяния. Мне вспоминается пронизывающе холодный вечер на холме, когда под ударами ветра я помог появиться на свет двойне. Ягнята судорожно потрясли головками, и уже через несколько минут один поднялся на ножки и неуверенно заковылял к вымени, а второй решительно двинулся за ним на коленях.

Пастух, пряча багровое, обветренное лицо в поднятом воротнике тяжелой куртки, усмехнулся.

— Ну откуда они, черт дери, знают?