О, юность моя!

Сельвинский Илья Львович

В который раз Леська ощущал тихое счастье от ду­шевного общения с женщиной. Неужели так будет все­гда? До чего же чудесное явление жизнь, если такое продлится до самой смерти.

Когда лошади вступили в селение, Леська сразу узнал подле какой-то хаты автомобиль «фиат», на котором разъезжал Выгран. Он схватил Тину за руку.

— Здесь белые!

— Ну-у?

— Это автомобиль Выграна, начальника гарнизона.

— Был. А теперь товарища Махоткина.

— Какого Махоткина?

—

Командира евпаторийской Красной гвардии.

— Значит, Выграна поймали?

— Значит, поймали.

— И где же он?

— В море, — произнесла Тина таким мирным, обы­денным тоном, как если б сказала «дома».

У хаты стоял рослый часовой, похожий на жителя Са­хары.

— Здорово, Майорчик!

— Здравствуй, Капитонова, — ответил часовой.

— Привяжи коней, а то я устала, — бросила Тина Леське.

Она соскочила с тачанки и вошла в хату, едва ступая затекшими ногами. Леська снова обратил внимание на ее низкие сапожки с байковыми отворотами. Где он их видел? Но раздумывать было некогда.

Он спрыгнул с тачанки, взял вороных под уздцы, отвел в сторону и морским узлом привязал вожжи к тополю. Потом вошел в хату.

В комнате — полутьма. Керосиновая лампа с дыря­вым стеклом, залепленным обожженной бумагой, стояла на столе, едва освещая карту Таврической губернии. Над картой склонились два человека. Один лет тридцати пяти, сухой, подобранный, с тонким волевым лицом и зоркими глазами в глубоких орбитах — командир отря­да Махоткин. Другой...

— Гринбах?

— Бредихин?

— Вы знакомы? — спросил Махоткин.

— Да, были когда-то, — угрюмо сказал Гринбах.

— Это я его сагитировала, вмешалась Тина. — Он в Мелитополе актером служил.

— Актером? — изумленно спросил Гринбах.

— Симочка! Деточка! Принеси, дорогой, из моей та­чанки гостинцев.

— Каких гостинцев?

— А какие найдутся.

Гринбах послушно встал и вышел на улицу.

— А ты откуда такая разнаряженная? — спросил Ма­хоткин.

— Из разведки. А то откуда ж?

— Офицера поймали?

— Петриченко поймал. Офицерик щупленький — вот кожанка на меня и пришлась, — ответила Типа.

— А сапожки откуда?

— А это я у цыган покупила.

— «Покупила» — значит присвоила, — пояснил ЛеськеМахоткин.

— У цыган? — взволнованно спросил Леська. — Да ведь это театральные наши сапоги! Их сшили для вен­герского танца.

— А мне все равно. Мои-то развалились.

— А медведя вы у них видели?

— Видела.

— А сапожки сняли с девушки Насти?

— Не знаю. Когда я отбираю, фамилии не спраши­ваю.

— Но эта девушка была красавица, да?

— А какое мое дело! — ревниво отмахнулась Типа. — Может, и красавица, не заметила. Мне-то на ней не же­ниться.

—

А где же эти цыгане?

— А я откуда знаю? У немцев, наверное.

— Что говорил офицерик? — спросил Махоткин.

— Ругался офицерик.

— Что ты дурака валяешь? Я тебя об чем спраши­ваю!

— Устала я, Алексей Иваныч. А особых новостей нет. Лозовую взяли — вы это знаете,

— Я знаю немного больше: немцы заняли Мелито­поль.

— Ну? Это пока мы сюда ехали?

— Плохой из тебя разведчик, Капитонова. Разве так воюют? Я, сидя здесь, знаю больше, чем ты в степи.

Вошел Гринбах с мешком за плечами. Он подошел к углу и сбросил ношу на пол.

— А вы что представляете из себя, гимназист? — спросил Махоткин.

— Пока ничего.

— Он сын рыбака! — с гордостью сказала Тина.

— А! Это уже кое-что. Хотите воевать с оккупан­тами?

— Хочу.

— А кто вас может рекомендовать?

— Да вот Гринбах может.

— Товарищ Гринбах, — поправил Леську Махоткин.

— Я его действительно знаю, — сухо отозвался Грин­бах. — Но рекомендовать не могу. Толстовец он, Алексей Иваныч. Непротивленец.

— Гм... Видите, какого мнения о вас комиссар?

Гринбах — комиссар? Леська взглянул на Гринбаха с острым интересом. Сима как будто возмужал за то время, что они не виделись. А может быть, его взрослила форма военного моряка?

— А я что для вас? Пустышка? — заговорила Тина с железными нотками в голосе. — Раз я его привезла, зна­чит, я за него ручаюсь.

— Ну ладно, ладно, — примиряюще заворчал Махот­кин. — Будет работать в канцелярии.

— В канцелярии я работать не буду.

— А кто будет? Гора Чатыр-Даг? — нервно отозвал­ся Гринбах, не заметив, что привел евпаторийскую по­говорку, от которой у Леськи дрогнуло сердце.

— С чего ж это он будет работать в канцелярии, ко­гда у нас даже бабы воюют! — вскричала Тина.

— Если его послать на передовую, он станет стрелять в воздух, — заявил Гринбах.

— Зачем же на него так? — недовольно пробасил Ма­хоткин. — Парень складный, силенка, видимо, есть, — вон плечи-то какие. А что толстовец, так ведь это дело вкуса, а оно в таком возрасте бывает зыбко.

— Спасибо! — обиженно бросил Гринбах.

— Речь не об тебе. Твой отец — марксист, тебе повез­ло. А вот я, к примеру, кровью закипал, прежде чем по­нял, что к чему.

— Хватит болтовщиной заниматься, — заявила Ти­на. — Где ему жить?

— Пока в теплушке. Через час отходим к Перекопу.

12

Леську сунули в вагон с анархистами. Устин Яковле­вич сразу его узнал:

— Шабер! Идите в нашу компанию, будем картошку есть.