«О» - значит омут
Шрифт:
– Ты видишь салат и помидор?
– Да.
– Хочешь приправы? Тебе разрешают есть горчицу и кетчуп, правда?
– Конечно.
Рейн уплетала свой бургер, макая картошку в лужицу кетчупа и быстро ее поедая. Дебора начала есть свой чизбургер, и вскоре Шон взял свой и нерешительно откусил. Никто из них не сказал ни слова, Дебора смотрела в другую сторону. Когда она снова взглянула на Шона, он покончил со своим обедом.
– Как быстро. Хочешь еще?
Он кивнул.
Она заказала Шону второй сэндвич, и когда он был готов, принесла еще одну соломинку, чтобы мальчик мог помочь им с коктейлем, который им самим было никак не одолеть.
Когда они вернулись домой, Дебора переложила вещи Шона в сушилку. Потом они вдвоем сложили чистую одежду в аккуратную стопку. Потом он читал Рейн сказки и учил ее писать.
На ужин у них была большая миска попкорна. Кукуруза — это овощ, как подчеркнула Дебора. Она убедилась, что дети миновали телевизор и играют в настольные игры.
В восемь часов Рейн уложили спать. Дебора спросила Шона, не хочет ли он лечь спать на диване. У нее есть вязание и она может заняться им в соседней комнате.
Идея привела мальчика в беспокойство.
– Лучше не надо. Мама и Кредо вернутся и будут волноваться, где я.
– Мы можем оставить им записку. Тогда они тебя не разбудят, когда вернутся. Когда Патрика нет, я рада компании. Не знаю, как тебе, а мне иногда бывает страшно, когда я одна.
– Ладно.
Шон написал две записки и пошел чистить зубы, в то время как Дебора прикрепила одну к заднему окну автобуса, а другую — к двери. Она устроила мальчика на диване, под большим пушистым одеялом и дала ему подушку, которую он потом сможет забрать.
Потом она уселась в маленькой комнате с вязаньем, оставив открытой дверь между комнатами.
В девять часов Шон позвал:
– Дебора?
– Я здесь.
– Как ты думаешь, мама рассердится за то, что я ел?
– Не вижу, почему она должна. Ты ел салат и помидор в булочке и пил воду со льдом. Мы не будем упоминать ни о чем другом, ладно?
– Ладно.
И через несколько минут.
– Дебора?
– Да?
– Знаешь что?
– Что, Шон?
– Это был лучший день в моей жизни.
– В моей тоже, милый.
Ее глаза наполнились, и вязанье затуманилось у нее на коленях. Она должна была приложить палец к губам, чтобы сохранить молчание, пока пыталась сморгнуть слезы.
22
Вечер четверга,
14 апреля 1988
Я вошла в дом в 19.00, с конвертом с письмами под мышкой. Бросила его на стол, а потом пошла и налила себе стакн вина. Признаюсь, мне требовался алкоголь для моральной поддержки. Это мог быть первый шаг к алкоголизму, но я сомневалась. Дважды я брала конверт и переворачивала в руках. Мне вспомнился старый вопрос, который иногда задают на коктейльных вечеринках: если бы вы знали, что в вашем ящике комода лежит бумажка, на которой написана дата и время вашей смерти, посмотрели бы?
Я никогда не знала правильный ответ. Возможно, он и не существует, но дилемма в том, предпочтете ли вы полное неведение, или информацию, которая может изменить остаток вашей жизни (каким бы маленьким он ни был).
Поскольку все письма были возвращены, было ясно, что тетя Джин отвергла мирное предложение Гранд, если, конечно, это было оно. Может быть, бабушка в этих письмах бранила тетю Джин за реальные и воображаемые проступки. Узнать невозможно, пока я не сяду и не прочту их. Я колебалась по следующим причинам:
1. Приближалось время сна, и мне не хотелось провести ближайшие шесть часов, взвинчивая себя по поводу прошлого. Как только я вскарабкаюсь на свою эмоциональную карусель, особенно во мраке ночи, то буду крутиться часами, часто со скоростью, вызывающей тошноту.
2. Когда я узнаю содержание писем, я окажусь в тупике. При моей теперешней стадии невинности возможно все. Я могу вернуться к своим старым убеждениям о безразличии бабушки без досадного опровержения правдой. Что, если письма наполнены сердечками, цветочками и сентиментальными излияниями? Что тогда? В данный момент я не готова опустить свой меч или свой щит. Моя позиция защиты ощущалась как сила.
Сдаваться будет глупостью, пока я не пойму натуру и силу врага.
Я отправилась в постель и уснула, как младенец.
Утром я прошла через обычный ритуал — пробежка, душ, одевание, чашка кофе с миской хлопьев. Взяла сумку и пакет с письмами и поехала в офис, где приготовила еще один кофейник и уселась за стол.
Это была среда, где я чувствовала себя в безопасности, арена, на которой я демонстрировала свою компетентность. Разве найдешь лучшие условия, где можно рисковать личным спокойствием?
Перед тем, как штурмовать не отмеченную на карте территорию, я сделала шаг в сторону.
Позвонила Деборе, спросить, захочет ли Рейн со мной встретиться. Она дала трубку Рейн, и после быстрого обсуждения мы договорились встретиться в суботу утром, в кафе на бульваре Кабана, куда можно дойти пешком от моего дома. Это было ее любимое место и она была рада позавтракать там, пока она была в городе.
Я сделала отметку в календаре. После этого я перешла к делу. Разделила письма на две стопки. В одну сложила письма, адресованные Вирджинии Кинси, в другую — мне.
Я начала с тетиных. На самом раннем стоял штамп 2 июня 1955 года, три дня после катастрофы, в которой погибли мои родители. Быстрая проверка показала, что это единственное присьмо, которое тетя открыла, прежде чем заклеить и отправить обратно.
Дорогая Вирджиния!
Мы пишем тебе с тяжелым сердцем, наши души полны горя, как, должно быть, и твоя.
Потеря Риты Синтии это больше, чем любой из нас может вынести, но я знаю, что мы должны двигаться вперед, ради маленькой Кинси.