ОБ ИСКУССТВЕ. ТОМ 2 (Русское советское искусство)
Шрифт:
Таковы основные, дающие тон всей выставке картины Кузнецова. Таков основной характер выставки.
ВЫСТАВКА РАБОТ СЕРГЕЯ КОЛЬЦОВА
Впервые — в кн.: Каталог выставки работ Сергея Кольцова. Париж. Рисунки. Живопись. Скульптура. М., 1931.
Печатается по тексту кн.: Луначарский А. В. Об изобразительном искусстве, т. 2, с. 256—258.
Художник Кольцов ездил за границу. Главным местом своего пребывания и главным объектом своих наблюдений он избрал Париж.
Но когда вы будете ходить по выставке его произведений, привезенных им оттуда и отображающих тамошнюю жизнь, вы, быть может, будете разочарованы.
От блестящего, гулящего, галантного, молодого Парижа вы не увидите ровно ничего.
Такой Париж, конечно, есть, но художник им не заинтересовался.
Вы не найдете также того симпатичного во все времена года Парижа, который вы помните, о котором вы читали и который вы видали в художественных изображениях. Ну кто же не знает о нежной зелени бульваров в серебристо–сером и бледно–голубом весеннем Париже. Кто же не знает о зеркалах его асфальтов в такие уютные дождливые дни, о стройных громадах его зданий, о кружевах балконов и грандиозных перспективах.
Но ничего подобного не найдете вы в том, что привез с собой из Парижа Кольцов.
Его Париж в общем мрачный город. Город рабочих, безработных, вуайу [277] , проституток и полиции.
Всем этим людям невесело, хотя несомненно к улице — своей среде, своей «матери» — они прекрасно приспособились.
Кольцов изображает их в покое и движении. Сидят ли они, стоят ли или ходят, они обладают той ладностью, той почти грацией, которая является в результате чрезвычайной приспособленности живого существа к окружающему. Эта фауна парижских улиц (люди, лошади, собаки) так же вольготно, несмотря на невзгоды, чувствует себя на родной мостовой, как разное зверье в чаще леса.
277
Вуайу (франц. voyou) — оборванец.
Кольцову очень удалось подметить характерное в силуэте уличного парижанина. Кто удержал в памяти эти особенности, сразу узнает их в зарисовках и красочных композициях художника.
Эта характерная ловкость сказывается несмотря на то, что все персонажи одержимы угрюмыми мыслями, сказывается даже тогда, когда идет свирепая драка между рабочими и рыцарями резиновой палки.
Кольцов довольно часто изображает своих героев на отдыхе, в котором смешаны ничегонеделание и некоторая тень праздника. Люди сидят в бистро или просто тут же на мостовой с бутылкой. Но и тут думы у них невеселые, разговоры горькие. Если эти люди собираются в толпу, то выходит либо демонстрация, либо скандал, либо что–то вроде заговора: говорят пониженными голосами и подозрительно оглядываются, как бы вы не подслушали.
В конце концов, все это жертвы, так или иначе попавшие под колесо буржуазной колесницы. Конечно, тут много женщин— белых рабынь, и цветных мужчин — национальных рабов.
Кольцов работает не только мрачными силуэтами и крепким, летучим, метким карандашом. Он любит краску. В его красочных композициях рисунок все–таки преобладает. По существу, они мало чем отличаются от рисунков, сделанных различной техникой.
Они только как бы иллюминированы краской. Сама по себе эта краска пестра и весела. К той правдивой, но несомненной грации силуэтов, о которой я уже говорил, прибавляется и грация цвета; от этого вкус почти всех без исключения произведений Кольцова терпок и горек, но вид приятен, как у мифических яблок, нежных, желтых и румяных по краскам и полных горького пепла, когда их раскусишь.
Жизнь победителей не отражена у Кольцова, если не считать победителями уличных артистов, которых Кольцов нежно и поэтически любит. Здесь та площадная грация, на которой я настаиваю, находит свое высшее выражение. Это уверенные в себе виртуозы, голодные акробаты и убогие акробатки с гибкими телами и небрежной статностью.
Или уличный певец: несколько сумрачных индивидуумов подыгрывают на различных инструментах, а он, стройный и симпатичный, несмотря на грошовые заработки и халтуру, поет в рупор и сам весь с головы до ног похож на песню, на мелодию, элегантную в самой своей нищете. Ну а вот еще сценка из жизни более счастливых. Тут за столиками третьеклассного ресторанчика сидят те баловни судьбы, которые еще могут позвенеть какими–то франками в кармане. Им разносит на тарелках что–то розовое и вкусное пышная распределительница благ — Фортуна, Помона или Геба [278] в образе ожиревшей прислужницы.
278
Геба — в греческой мифологии богиня вечной юности, дочь Зевса и Геры, супруга Геракла; Помона — в римской мифологии богиня садовых пло дов, супруга Вертумна; Фортуна — в римской мифологии богиня счастья, слу чая, удачи.
Кольцов выставил несколько интересных вещей маслом. У него темная гамма, несколько шоколадные тона. Некоторые из картин, например очень интересная гадалка, напоминают Остаде. Выставлено также несколько скульптур. Почти всегда кажется, что Кольцов исходит из данного куска, из блока камня или дерева, и придает ему форму, которая одинаково подсказана сырой внешностью материала и воображением художника. Например — рука. Здесь художник поднял бесформенную материю до живого изображения, но живая рабочая рука, которая изображена, сама искалечена, деформирована многолетним тяжелым трудом до какого–то остатка руки, в которой первоначальная живая форма почти убита.
Таков своеобразный художник Кольцов. У него свое лицо. У него свой выбор, у него свой путь. Он может вам нравиться или нет, но вы никогда не скажете, что перед вами не предстала некоторая художественная личность.
ПРЕДИСЛОВИЕ [К книге А. Бакушинского «Искусство Палеха»]
Печатается по тексту кн.: Луначарский А. В. Об изобразительном искусстве, т. 2, с. 259—260.
Всякий советский гражданин, неравнодушный к судьбам нашей культуры, с удовольствием прочтет настоящую брошюру уже потому, что он узнает из нее радостный факт: тонкое, своеобразное искусство палехских мастеров не только не погибло, но расширилось и упрочилось, и его можно считать, по–видимому, окончательно спасенным для будущего.
Маркс, говоря о взаимоотношениях художественного развития и экономического, указывает на то, что очень часто высокие формы искусства развиваются как раз на относительно низшей ступени экономики. Он писал, например, о том, что экономической основой античной эпохи и ее художественного расцвета является мелкое крестьянское хозяйство и производство самостоятельных ремесленников. Этот способ производства, — говорит Маркс в первом томе «Капитала», — достигает полного расцвета, проявляет всю свою энергию, приобретает классическую форму лишь там, где рабочий является свободным частным собственником своих, им самим, рабочим, применяемых условий труда, где крестьянин обладает полем, которое он возделывает, ремесленник инструментами, которыми он играет как виртуоз.
Маркс считает, что этот тип мелкого производства сначала должен отойти в прошлое, уступив место концентрации собственности и обобществлению труда. Первоначально эту роль выполняет капитализм, и он наносит искусству колоссальные удары, вторгаясь в область художественного творчества со своими оголенными торгашескими, утилитарными приемами.
Позднее, на социалистической стадии развития, искусство, подорванное безвкусием и пошлостью буржуазного жизненного уклада, вновь, как утверждал Маркс, «восстановится» и достигнет небывалого расцвета.