Обаятельная Вера
Шрифт:
Оставив новую труппу привыкать к обретенному статусу театральных артистов, Вера отправилась домой – писать сценарий. Из пьесы предстояло удалить часть второстепенных мужских персонажей: нужного количества юношей на факультете попросту не было. И по возможности упростить текст.
Тамара Львовна, которой было в тот период жизни не до спектаклей и ни до чего, кроме шатающегося под ней кресла заведующей кафедрой, только махнула рукой на незаслуженный отпуск Орловой.
– Пир во время чумы, – охарактеризовала она появление студенческого театра.
– Полностью с вами согласна, – проявила Вера Александровна солидарность, – и если хотя бы платили!
– Да, девочка моя, – пожалела она Веру, – вечно тебе не везет. Ладно, иди, переписывай Шекспира.
– Боже упаси! – преподаватель зарубежной литературы испугалась. – Мне бы подсократить и чуть-чуть адаптировать.
– Лучше не чуть-чуть, а как следует! – посоветовала знающая Тамара Львовна. – А то наши оболтусы не сыграют. Им полстраницы английского текста вызубрить – катастрофа.
– Ваша правда, – кивнула Вера Александровна.
– Ладно, посмотрим, чему мы их тут выучили. Иди!
Вера снова согласно кивнула и поторопилась вон, приобщаться к труду драматурга, пока Тамара Львовна не передумала.
Глава 4
По возвращении на работу через несколько дней Вера обнаружила, что в ее отсутствие в жизни театра наметился небывалый прогресс. Сергей Шматов – доброволец и будущий Люченцио – самостоятельно взял на себя роль администратора труппы. Сходил в ректорат, выбил какое-то помещение для репетиций и – кроме того! – будучи не в курсе планов художественного руководителя относительно репертуара, сам начал писать сценарий.
Счастье, что Вера Александровна успела поймать усердного Шматова в самом начале его титанического труда. Взглянув на десять листов, испещренных репликами героев, она не смогла сдержаться от смеха сквозь слезы.
– Сергей, объясните мне, что тут у вас?
– Пьеса, – ответил юноша, вспыхнув до кончиков ушей, – ремейк «Пигмалиона».
– Вы уверены, что Шоу нужен ремейк? – Вера уже успела прочесть пару страниц и теперь едва сдерживала веселье. – Почему у вас Генри Хиггинс стал женщиной? Генриеттой?
– Это интерпретация, – опустил Сережа глаза, – если вы заметили, Элиза Дулиттл теперь юноша по имени Улисс.
– А Джойса зачем приплели? – не поняла Вера Александровна. – Или здесь аналогия с Одиссеем? Каким образом все это объединяется?
– Нет, – Шматов смутился, – просто подошло по звучанию «Элиза – Улисс».
– Дурдом на выезде, – констатировала Орлова вполне очевидный факт, – что еще поменяли, кроме полов и имен?
– Почти все, – оживился Сергей, – место встречи героев, род занятий Улисса...
– И кто он у вас?
– Студент!
– Да?!
– Но надо же отразить актуальные проблемы института на сцене, – попытался быть убедительным Шматов.
– Вы полагаете? – вот уж чего бы не хотелось Вере: либо искусство ради искусства, либо к черту театр. – Хорошо, расскажите, какой у вас получился сюжет.
Сергей начал с воодушевлением излагать свою идею. Чем дольше он говорил, тем отчетливее профессор Орлова понимала, что сходит с ума: от «Пигмалиона» остались рожки да ножки! И, что самое изумительное – именно она, оказывается, должна была играть роль Генриетты – профессорши фонетики. А Сергей планировал стать Улиссом. Вера смотрела в пылающие страстью глаза Шматова и начинала кое-что понимать. Нет уж, от подобных мыслей юнца надо отвлечь!
– Простите, – перебила она, – а как вы писали этот... ремейк?
– Сначала на русском языке, – обрадовался творец вопросу по существу, – потом переводил на английский.
– Супер! – вырвалось у Веры. – Я заберу у вас текст. Там есть грамматические ошибки.
Театр начался!!! Как можно было додуматься Бернарда Шоу переводить с русского языка на английский?! Понятно, если Островского, Гоголя. Но несчастный Шоу чем заслужил такие посмертные муки?!
Самообладания профессора хватило только на то, чтобы добежать до кафедры. Согнувшись пополам, она стонала и хрюкала, давясь от смеха. Кафедряне уставились на Орлову в полном смятении чувств: то ли вызывать бригаду из психиатрической клиники, без того уже переполненной профессорами, то ли поинтересоваться, в чем дело.
– Верочка, ты что? – первой отмерла Варвара Тихоновна.
– Шматов, – только и просипела она.
– Что?!
– Шматов пьесу «Пигмалион» для студенческого театра переписал.
Не в силах объяснить людям суть происшествия, Вера Александровна протянула Варваре Тихоновне листы. Та начала читать вслух, а войдя во вкус, стала декламировать – с выражением и на разные голоса.
Скоро корчилась от смеха и каталась по полу вся кафедра.
– Вот кого надо в актрисы брать, – впервые за долгое время хохотала Тамара Львовна, – Генриетту Хиггинс сыграете?
– Думаю, это не моя роль. – Варвара Тихоновна хитро прищурилась.
– Чья же? – почему-то с вызовом спросила Гульнара.
– Вам ли не знать, – парировала несостоявшаяся мачеха Веры, – ваша!
Обычно невозмутимая Гульнара болезненно дернулась и, бросив на старшую коллегу ненавидящий взгляд, вышла из кабинета. Многое в жизни кафедры Вера за последнее время упустила: слишком поглощена была собственными переживаниями. И сейчас она смотрела на коллег в недоумении, переводя взгляд с одного человека на другого.
Постепенно преподаватели разбрелись по своим парам, а Вера осталась в компании Ольги Валерьевны – у них обеих было «окно».
– Что это с ней? – шепотом поинтересовалась Вера Александровна у Русалочки, которая не принимала участия в общем веселье: тихо сидела за своим столом и усердно проверяла контрольные работы студентов.
– Ты одна, как всегда, не в курсе, – бросила она, – у Гульнары роман с второкурсником.
– Как?!
– Запросто, – коллега криво улыбнулась, – а Варвара Тихоновна застукала их в аудитории. И давай сразу трубить: в деканат, в ректорат.