Обделенные душой
Шрифт:
Соня с кряхтеньем поднимает дверь, и створка уезжает наверх. Вот они, внешние атрибуты её жизни, аккуратно составленные так, чтобы всё поместилось. Как странно, когда весь твой мир втиснут в такое компактное пространство. Словно нейтронная звезда, где вместо звезды — целая жизнь.
При этом зрелище Соню на миг окутывает чувство безысходности, но оно тает так же быстро, как порхающие снаружи снежинки. Из случившегося с мужем Соня извлекла по крайней мере один полезный урок: нельзя, чтобы твоё прошлое убило твоё будущее. Будущее — это всё, что осталось у Сони после того, как её прошлое было стёрто без следа. Ей даже пришлось купить себе поддельные паспорт и водительские права,
Соня уезжает. Ей всё равно, куда. Но ведь покупая авиабилет, надо знать место назначения. Поэтому ещё до того, как пришли грузчики, чтобы вынести вещи из дома, Соня пошла в кабинет Дженсона. Подойдя к стоящему там глобусу, она крутнула его, закрыла глаза и ткнула пальцем наугад. Палец угодил в Средиземное море, в остров Крит. Значит, туда она и отправится. Соня не знает греческого, но она научится; и на долгое время остров станет альфой и омегой её жизни.
Она осматривает забитый вещами склад в поисках надёжного места для тяжёлой коробки, которую принесла с собой. Содержимое коробки слишком хрупко и ценно, чтобы доверить её грузчикам. Вот почему она доставила её сюда сама. Дженсон обрадовался бы её поступку. Соня чувствует, как он улыбается ей, словно в ту чудесную ночь безудержных грёз, когда они обедали в самом дорогом ресторане, пили шампанское и воображали, что выходят из темноты на свет.
Соня достаточно мудра, чтобы понимать: всю жизнь она то выходила на свет, то вновь ныряла в тень. Теперь наступил период кромешного мрака; но она не позволит ему поглотить её, как он поглотил Дженсона. Пройдёт время, и она, быть может, опять выйдет на свет, чтобы с вновь обретёнными мужеством и решимостью противостоять тьме. Она поднимется и постарается что-нибудь сделать с той дорогой в ад, которую вымостили их добрые намерения — или, вернее сказать, с дорогой, которую другие люди вымостили вместо них. Но это случится не завтра. Сейчас ей, усталой и разбитой, надо просто бежать отсюда.
Наконец Соня находит подходящее место и бережно ставит драгоценный груз, удостоверившись, что ему ничто не грозит. Затем оглядывается по сторонам.
— Сколько же тут всякого барахла, — говорит она вслух. Хватит на целый магазин. А что — если она когда-нибудь вернётся в Соединённые Штаты, то, пожалуй, откроет антикварную лавку.
Удовлетворённая, Соня идёт к выходу, опускает дверь и поворачивает ключ в замке. Вся её прежняя жизнь будет заперта здесь на десять, а может, и двадцать лет.
Отъезжая, она с удивлением обнаруживает, что улыбается — улыбается вопреки всему. Да, та самая организация, которую основал Дженсон, повернулась против них, разрушила их жизнь и попыталась загасить последнюю искру надежды.
Но это им не удалось.
Надежду нельзя ни разбить, ни сломать. Её можно загнать в подполье, даже заставить молчать, но её нельзя убить. Чертежей орган-принтера больше нет. Больших прототипов тоже. Все они разбиты, сожжены и похоронены в безвестной могиле, где покоятся не нашедшие применения технологии.
Но никто не знает, что остался ещё один прототип, поменьше — тот самый, что вернул Остину его потерянные пальцы. Дженсон хранил принтер в картонной коробке у себя в кабинете.
Соня выруливает на шоссе, ведущее к аэропорту, включает радио, находит станцию, передающую классический рок — музыку её детства — и подпевает, не обращая внимания на сотрясающий
Сомнений нет — мечта Дженсона мертва. Но когда придёт час и подует ветер перемен, даже мёртвые мечты могут воскреснуть.
Конец третьей книги
ДОПОЛНЕНИЕ
Нил Шустерман, Мишель Ноулден
•
Оборванные струны
(Вставная новелла из цикла «Обречённые на расплетение» (Unwind))
Перевод sonate10
— Сделай это для него, — говорит женщина голосом тихим, но властным.
Погружённый в глухой серый туман, Лев чувствует её прохладные пальцы на своей шее — она щупает его пульс. В горле пожар, язык — словно изжёванная кожаная подмётка, левое запястье ноет, глаза не открываются.
— Ещё не время, ма.
Как и глаза, губы тоже не хотят раскрываться. Кто это сейчас говорил? Может, один из его братьев? Наверно, Маркус. Нет, голос не его. К тому же в их семье не принято такое фамильярное обращение к матери — «ма».
— Хорошо, — слышит он голос женщины. — Решишь сам, когда он будет готов. Да не забудь свою гитару!
Звук шагов удаляется, и Лев снова соскальзывает в темноту.
Когда он опять просыпается, глаза уже могут раскрыться, но только совсем чуть-чуть. Он один в обширной спальне с ослепительно белыми стенами. Укутан в красное тканое покрывало. Под собой он ощущает дорогую сатиновую простыню, похожую на те, на которых он когда-то спал. Он лежит на низкой кровати, у ножек которой на выложенном плиткой полу разостлана шкура пумы. При виде её Лев вздрагивает. Напротив кровати — бюро из дуба. На нём нет зеркала, чему мальчик сейчас очень рад.
Он заставляет глаза раскрыться шире и устремляет взгляд на дальнюю стену — там окна без ставней, за стеклом сгущаются сумерки. Рядом с кроватью тумбочка. На ней — свёрнутый спиралью стетоскоп, и на краткий, но ужасный миг Леву кажется, что его поймали и препроводили в заготовительный лагерь. Отчаяние придавливает его к простыне, и он погружается в туман — тот туман, что царит в его голове, мешая сны с бредом и насмехаясь над временем. Он плывёт сквозь эту пелену, пока вдруг не слышит...
— Когда он проснётся, узнай, как его зовут. — Теперь звучит другой голос. Более глубокий. — Совет не сможет предоставить ему убежище, не зная его имени.
Прохладные пальцы снова касаются его запястья.
— Постараюсь не забыть.
Он чувствует, как женщина наклоняется над ним. Слышит её дыхание. От неё пахнет шалфеем и древесным дымом. Приятный запах.
— Теперь оставь нас, — говорит она.
Лев ощущает укол в плечо — что это? Дротик с транквилизатором? Нет. Мир перед его глазами расплывается, однако это уже не тот вязкий туман, в котором он пребывал раньше. Это уже больше похоже на нормальный сон.
Внезапно он оказывается во дворе, поблизости в яме валяется покрытый грязью чемоданчик. Видно, как за штакетником к нему осторожно, бочком, подбираются полицейские. Нет, не к нему — их интерес направлен на тощего мальчишку цвета умбры [38] , стоящего с ним рядом. В руках СайФай держит горку драгоценностей — золотых цепочек и блестящих камешков всех цветов и оттенков. Он умоляет мужчину и женщину с кожей цвета сиены, которые стоят, уцепившись друг за друга, и взирают на него в ужасе.
38
Кто подзабыл: это тёмно-коричневый цвет. Дальше будет упоминаться краска под названием «сиена» — это цвет вообще-то жёлто-оранжевый, цвет охры. Но в мире, где живут герои этой трилогии Шустермана, таким термином называют белых людей. Политкорректность в этом мире доведена до предела. (здесь и далее прим. перев.)