Обделенные душой
Шрифт:
Соня отвозит его, Рису и Грейс обратно к себе на всё том же «субурбане» с затенёнными стёклами. Магазин она сегодня открывать не будет. Все четверо рассаживаются в кладовке — и разговор заходит о вещах настолько весомых, что удивительно, как под ними не проваливается пол. Коннор настаивает на присутствии Грейс; несмотря на то, что та нетерпеливо трясёт коленом и, похоже, совсем не заинтересована в беседе, он знает: внешний вид Грейс ой как обманчив.
— Один надёжный источник, работающий на «Граждан за прогресс», рассказал мне интересную историю, — начинает Коннор. Он не имеет понятия, пережил ли Трейс
Соня издаёт удовлетворённый и одновременно зловещий смешок.
— Приятно слышать. Надеюсь, его призрак будет являться им по ночам до скончания веков.
— Так, значит, это правда... — Коннор подбирает слова поделикатней, но понимает, что его усилия бесплодны, — ...правда, что они... убрали его?
— Да им ничего, в общем-то, и делать не пришлось, — отзывается Соня. — Потому что когда ты вырываешь человека с корнем, от него мало что остаётся. Дженсон сломался. Он сам желал умереть, как умерли его мечты, и я ничего не могла с этим поделать.
Риса, слышащая всю историю впервые, спрашивает:
— Кто такой Дженсон Рейншильд?
— Мой муж, дорогая. — Затем Соня испускает скорбный вздох. — И мой сообщник в преступлении.
Это привлекает внимание Грейс, хотя она по-прежнему не произносит ни слова.
— «Граждане за прогресс» стёрли его из своей истории, — говорит Коннор.
— «Своей» истории? Они стёрли его из истории человечества! Тебе известно, что мы с ним получили Нобелевскую премию?!
Риса смотрит на неё во все глаза, приоткрыв рот, и при виде её реакции Соня смеётся:
— В области биологии, дорогая. Антиквариат в те времена был просто моим хобби.
— Это случилось до Глубинной войны? — спрашивает Риса.
Соня кивает.
— Есть у войн такое свойство — возносить некоторых людей на высоту. И наоборот — низвергать в пропасть. И не только людей, но и вещи.
Коннор пододвигает свой стул вперёд, скрежеща ножками по полу.
— Мы с Левом прочёсывали Сеть в поисках имени Рейншильда. Но его нигде не было. Вообще ни одного упоминания. И только в одной-единственной статье оно было написано неправильно — вот так мы его и отыскали. — Помолчав, Коннор добавляет: — Там была ваша фотография. Поэтому мы догадались, что вы в этом как-то замешаны.
Соня отворачивается.
— Стерев нас из истории, они нанесли нам самое страшное оскорбление. С другой стороны, это облегчило мне задачу, когда мне понадобилось скрыться от них. И не только от них — вообще от всех.
— Мы знаем, что это вы основали «Граждан за прогресс», — говорит Коннор, отчего у Рисы снова отваливается челюсть.
— Не мы. Дженсон. Я к тому времени удалилась от дел. Вовремя увидела кровавые словеса на стене. А он был идеалист. Прекраснейшая из его черт и самый ужасный недостаток.
Глаза Сони увлажняются, и она указывает на коробку с салфетками, стоящую на столе. Грейс протягивает ей салфетку. Соня вытирает глаза — только один раз; в течение всего
Коннор задаёт следующий вопрос:
— Мы знаем, что «Граждане за прогресс» замышлялись как организация, призванная не допустить злоупотреблений биотехнологиями. Что пошло не так?
— Мы выпустили джинна из бутылки, — горько говорит Соня, — а такой джинн не подчиняется уже никому.
Снизу доносятся раздражённые голоса — в подвале ссорятся спрятанные там беглецы. Соня стучит палкой по крышке люка три раза, и голоса умолкают. Тайны внизу. Тайны наверху. Когда Соня начинает свой рассказ, Коннор невольно наклоняется вперёд.
— Мы с Дженсоном стали пионерами в области нейропрививочной технологии, которая позволяет использовать для трансплантации все части донорского организма. Любой орган, любую конечность, каждую мозговую клеточку. Мы хотели спасать жизни. Мы хотели, чтобы мир стал лучше. Но дорога в ад вымощена добрыми намерениями.
— Соглашение о расплетении? — следующий вопрос Коннора.
Соня кивает.
— Ни о чём подобном ни у кого не мелькало даже мысли, когда мы совершенствовали свои технологии. Но полыхала Глубинная война; школьная система по всей стране давала сбои — собственно, она совсем развалилась, и улицы заполонили толпы диких подростков. Люди были напуганы, люди впали в отчаяние. — Взгляд Сони всё больше устремляется куда-то вдаль по мере того, как она углубляется в воспоминания. — Соглашение о расплетении превратило нашу технологию, предназначенную для спасения жизней, в оружие против детей, с которыми никто не хотел возиться. Правление «Граждан за прогресс» пошло на поводу у воюющих сторон и выгнало Дженсона. Потому что у них не только доллары в глазах заплясали: они увидели необозримые возможности — рождение целой индустрии.
Коннор делает глубокий дрожащий вдох. Вот, значит, как было положено начало расплетению.
— Всё произошло быстро, — продолжает Соня, — как говорится, под шумок. Инспекция по делам молодёжи была учреждена без криков и особых протестов со стороны общества. Все радовались: Глубинная война закончилась, наводящих ужас пацанов и девок убрали с глаз долой и из сердца вон. Никому не хотелось задуматься, к чему всё это приведёт. Ведь теперь появился солидный запас органов для всех. И даже если ты не нуждался ни в руках помоложе, ни в глазах поярче, то повсеместная реклама сделала своё дело — и ты их захотел. «Стань новым человеком!» — кричали рекламные щиты. «Добавь себе ещё пятьдесят лет жизни»! — и так далее. — Соня сокрушённо качает головой. — Они породили желание; желание превратилось в необходимость — так расплетение стало неотъемлемой частью бытия.
Никто не говорит ни слова. Они как будто выдерживают минуту молчания по всем тем детям, что были перемолоты машиной расплетения. Индустрией, как назвала её Соня. Мельницей, работающей на человеческом мясе и выходящей за рамки всяческой морали, но при этом регулируемой законами с полного согласия общества.
И тут Коннора осеняет:
— На этом история не кончается, правда, Соня? Должно быть что-то ещё. Иначе с чего бы это «Гражданам за прогресс» так бояться человека, которому они нанесли поражение? Почему имя Дженсона Рейншильда до сих пор заставляет их гадить в штаны?