Объекты в зеркале заднего вида
Шрифт:
Интересная оказалась служба – Отдел корпоративной этики.
Еще интереснее оказалось ее подчинение. Отдел был составной частью Департамента культуры производства. Он тоже следил за долбаной эффективностью. Ведь моральный климат на предприятии не менее важен, чем атмосферный.
Мы, рядовые заводчане, толком не понимали, чем заняты «культуристы», какова их роль в повседневном насаждении Кодекса и прочего нагибалова. У нас повелось считать, что этой дурью мается пиар-служба, ведь даже Кодекс нам спустили через нее – и пиарщиков на заводе презирали, а «культуру» скорее уважали. Основной стук-перестук мы приписывали кадрам и безопасникам.
Неспроста Кен столько говорил о новом видении роли рабочего на производстве. Инструмент познания и калибровки линии, ага. Человек у конвейера как датчик, как индикатор, контрольная лампа, а кто поумнее – целый прибор-анализатор. Уже не винтик бездушной машины, но еще менее человек, чем раньше. Тех, кого не выкинут, будут настраивать, словно роботов, загоняя в рамки корпоративной этики. Многим понравится.
Инквизиция. Безжалостная, расчетливая и по-своему очень справедливая. Все во имя соблюдения технологии и достижения эффективности – и ничего личного. Если вдруг инквизитор допускал перегибы, их тоже оценивали в этом ключе. Успешно перегнул туземцев на пользу компании – молодец. Злоупотребил властью без толку – самого тебя нагнут.
Я был по их классификации еретиком-одиночкой, а потом меня записали в полезные клоуны вместе со всем экипажем «Звезды Смерти». И сделал это, ни больше ни меньше, Рой Калиновски. И до самого упора, несмотря на скандал с Анонимными Трудоголиками, когда ему влетело от Пападакиса, Рой не спешил переписать меня назад в еретики. Удивительно, но даже обещание выкрасить цитрус в желтый цвет, за которое на меня стукнуло рекордное число дятлов, никак не повлияло на мнение Роя. За такую страшную крамолу он просто обязан был поставить меня в позу галилея – и дать пинка. В тот же день, по окончании смены, без объяснения причин: расстрелять и уволить. Но Калиновски отчего-то медлил, и шеф заводского отдела культуры тоже не спешил, а спрятал доносы в долгий ящик. И я ходил в полезных клоунах еще сутки, пока не загремел с завода вовсе непостижимым образом.
Никто меня не выгонял. Никто не просил кадровика выгнать меня. Никому в дирекции я ни во что не уперся. У них был конец квартала на носу, они подсчитывали, кто кого перепиндосил. Они и думать обо мне забыли, нужен я им больно, хохмач-одиночка с мотором.
Я внезапно сам уволился.
А Михалыч – за компанию.
Как говорится, «без гнева и пристрастия», меня хладнокровно отдали, словно пешку на клетчатом поле, чтобы выручить Кена из этической западни, которая вполне могла убить его.
Кен понятия не имел, что его спасают.
Кен был уверен, что нас с Михалычем никогда не выгонят, даже если мы приедем к проходной на желтых цитрусах и Пападакиса хватит кондратий. Ситуация анекдотическая, но если допустить такую возможность – новым директором становился не кто иной, как Рой Калиновски. Ну, пришлось бы нам месячишко поболтаться в отпуске, пока шум не утихнет, да перекрасить цитрусы обратно в корпоративно-приличный цвет.
Кен много такого знал, о чем мы не подозревали.
И Джейн много знала.
Может, лучше рассказать эту историю по порядку. А то сейчас я прыгаю с пятого на десятое, говоря больше о том, что значимо для меня, чем для сюжета нашей драмы, будь она неладна. Если я буду и дальше болтать о своем, личном, то самое время описать волшебные кудри Джейн, разбросанные по подушке, и ее затуманенный взгляд, и удивительные губы, вкус которых помню по сей день, но абрис не могу даже бегло набросать и не смогу никогда.
А мне, простите, трудно говорить о Женьке.
Я так и не захотел нарисовать ее.
Сейчас понимаю, что обманывал себя, будто не хочу этого. Всегда хотел. Просто знал: я не справлюсь. Таланта не хватит.
Она уехала в Америку прямо из моей постели, и больше я не видел Джейн.
Ей тогда было тридцать четыре года.
В сорок четыре она стала вице-президентом.
Они так и не сблизились с Кеном, но успешно работали вместе, и отношения у них были скорее доверительные, чем нейтральные. В русской системе координат эти двое говорили бы друг другу «ты».
Кену исполнилось сорок пять, когда он потерял сознание прямо на брифинге Департамента культуры производства. Нагибал своих орлов, как всегда, эмоционально и красноречиво, вдруг уронил планшет, упал в кресло и уже не очнулся. У него была опухоль в неоперабельной стадии, и он это знал.
Кен был медиаперсоной, лицом компании, знаменитым теоретиком эффективности и прочая, и прочая. Хоронили его по высшему разряду и много плакали. На место Кена прочили Роя Калиновски, директора завода в центре России и признанного эксперта по работе со стаффом. Но престарелый Дон Маклелланд хлопнул по столу своим пакетом акций и сказал: эта тварь вернется в Америку только через мой труп.
Калиновски объявил на заводе официальный траур по Кеннету Маклелланду и с горя запил. Много лет он не терял надежды триумфально покинуть городишко, где каждая встречная русская морда напоминала: ему тут намяли бока, а молодой инженер трахал его жену – потому что Рой вел себя как дурак и лузер. Уйти на повышение значило доказать, что это был только страшный сон. И тут Рой понял наконец, что ему из России два пути: либо на пенсию, либо в гроб.
А ко мне прибыло через океан настоящее бумажное письмо из адвокатской конторы. В нем – листок с логином и паролем от хранилища файлов на «облаке». И я вспомнил разговор двадцатилетней давности, когда Кен сказал, что завещает мне свои записи.
Он не привел их в порядок, но я разобрался.
С самого начала.
С детства.
Тим Семашко был талантливым бухгалтером, из тех мужчин, что идут в эту профессию вовсе не ради стабильной, но унылой карьеры офисного хомяка, а конкретно за приключениями. Они мечтают стать Главбухами Всего На Свете и ворочать миллионами. Одной рукой небрежно гонять туда-сюда финансы, а другой – выстраивать и нагибать в изящную позицию женский коллектив.
Мистер Семашко играл в главбуха с таким упоением, что даже носил галстук-бабочку и старомодные очки в тяжелой роговой оправе. Кто другой на его месте выглядел бы глупо, но Тимофей Александрович – так он просил себя звать-величать в России – блистал. Нас, детей, его облик приводил в чистый восторг, а это показательно. Дети сразу чувствуют, когда внутреннее содержание не соответствует внешней оболочке. Тим был в порядке. Это вам не какой-нибудь скучный пиндос. Достойная опора Дону Маклелланду.