Оберег
Шрифт:
– Далече?
– Для начала в Таврику.
– Добро, там, говорят, тепло и травы много... Ладно, будь по-твоему, человек. Только, чур, не драться. Со мной договориться всегда можно.
– Тогда вылезай из лесу, жди меня у избы.
Перекусив, Руслан собрался в путь. Вьюн нерешительно топтался на пороге.
– Погодь, богатырь. Сколько раз тебе говорено: торопись, да медленно. сказала баба-яга.
– Так с голым торсом путешествовать и собрался?
– А чо?
– осклабился Руслан.
– Я ж не немощен телом. Мне от чужих взглядов прятать нечего.
– Ну, как хошь, только рубахой одарить хотела... Навязывать не буду.
– Гм... А вдруг да похолодает? Ты права, бабуся. Погорячился я, как обычно. Давай рубаху.
–
– бабка кинула ему загодя вытащенную из сундука рубашку. Теперь езжай, а то солнце высоко уже. Ежли что - заходи, всегда рада буду. Только постарайся своим ходом, с оберегом не больно играй-то. И тебе, скоморох, скатертью дорога.
– Благодарень тебе, бабуся.
– поклонился Руслан. Вьюн тоже попрощался, богатырь позвал Шмеля, и все трое углубились в лес.
После полудня они вышли на тракт. Здесь пути их разошлись: Вьюн пошел в Киев, веселить почтеннейшую публику описанием странствий удалого богатыря Руслана Лазоревича и сказкой о приключениях лешего в далеких заморских лесах, где и кони полосатые, и вообще все не то и не так; а Руслан вскочил в седло и вежественно сказал Шмелю:
– Ну, волчья сыть, давай-ка посмотрим, на что ты способен!
– и направились они на юг.
Глава 17
Таврика давно осталась позади. Впереди, за степью, ждала Русь. Молчан и Рыбий Сын планировали дойти до обитаемых мест, оставить там девушек-славянок и варяжку каким-нибудь заслуживающим доверия людям, и повернуть на восход, откуда происходило большинство обитательниц черномордова гарема. Погода радовала постоянной солнечностью, дождя пока не было. Единственное, с чем возникали проблемы - это с прокормом всей оравы бывших наложниц Черноморда. Половецкая конина и еда из дворца давно закончились, "мышатину" - то есть сурков да сусликов, девки есть отказались все, как одна. Молчан охотником оказался никудышным. Он. Конечно, не брезговал мясом, еще как не брезговал! Но убивать зверушек, которые были единственными его молчаливыми соседями в течение пяти лет - это было выше его сил. И пришлось Рыбьему Сыну целыми днями носиться по степи, охотясь на дроф и вообще на любую живность крупнее суслика. Сурками они с волхвом питались сами. Как-то раз сбил коршуна, но хищник оказался невкусным. Со скатертью же самобранкой, прихваченной из колдовской хламовки, приключился конфуз, и нешуточный.
Дело было на двенадцатый день пути. Вечером путники доедали последние запасы. Поев, стали устраиваться на ночлег. Две очередные девки, по установившейся традиции, в полуодетом виде принялись обольщать своих провожатых. Рыбий Сын смотрел на них совершенно невозмутимо, но любые попытки установить контакт пресекал моментально: доставал свою печенежскую саблю, и недвусмысленно намекал: девка, плясать можешь сколько угодно, хоть совсем разденься, но если полезешь обниматься и так далее - мой меч твой башка с плеч. Понятно? Вот так-то. Молчану же эти ежевечерние представления давались тяжело. Его очень тянуло к девкам, но он боялся, что, попробовав женских ласк, не сможет более ни на чем ином сосредоточиться, вернуться на путь поиска Истины. Не помогали и увещевания Рыбьего Сына: мол, Черноморд и с девками запросто, и колдун вон какой серьезный... Волхв, конечно, терпел, но при виде гологрудых танцовщиц его просто трясло.
Итак, в тот достопамятный вечер девки, так и не добившись взаимности, оттанцевали свое и с горестными вздохами пошли укладываться спать. Молчан же вздохнул с явным облегчением.
– Что, Молчан, достали тебя эти дурочки?
– усмехаясь, спросил Рыбий Сын.
– Уй, достали...
– Хочешь, скажу им, чтоб перестали плясать, а то им всем головы поотрубаю?
– скорчил он кровожадную гримасу. Получилось очень устрашающе: ожоги на лице словенина еще не до конца зажили, волосы только-только прорезались светлой щетиной на обожженной голове. Без содрогания не взглянешь...
– Да пусть их пляшут.
– махнул рукой Молчан.
– Смотреть-то ведь не запрещается...
Рыбий Сын ничего не сказал, только рассмеялся сухим смехом.
– Знаешь что, - начал снова Молчан, - а на завтра у нас жратвы совсем нет. Что делать будем? Как девок прокормим?
– Что ты переживаешь, Молчан? Ты же у Черноморда взял эту... как ее... скатерть-перебранку... нет, не так. Забыл, как эта тряпка зовется.
– Точно!
– хлопнул себя по лбу волхв.
– Как это я про самобранку-то забыл? Я ж ее и не испытал ни разу. Вот сейчас и испытаем!
Он как стервятник набросился на свой мешок, глаза загорелись, руки затряслись от возбуждения. Наконец, совладал с узлами, нашарил скатерть, извлек.
– Сейчас увидим, как в старину делать умели!
– воскликнул он. Рыбий Сын заинтересованно подошел поближе. Молчан осторожно расстелил скатерть. Некоторое время ничего не происходило, и волхв начал нетерпеливо покусывать костяшки пальцев.
– Неужели колдун простую тряпку в кладовку положил? пробормотал он.
Оказалось, что все же не простую. Воздух над скатертью начал сгущаться, превращаясь в белесый туман. Молчан и Рыбий Сын подались вперед - всегда интересно присутствовать при чуде. Туман тем временем густел, из него вылепливалось нечто, менее всего похожее на, скажем, запеченного гуся и кувшин вина. Когда процесс сотворения закончился и туман развеялся, на скатерти осталась лежать совершенно голая женщина, пряно пахнущая какими-то благовониями. Она томно застонала и сделала несколько не допускающих двойного толкования приглашающих жестов. Рыбий Сын захохотал, Молчан побледнел. Женщина, видя, что никто не решается ответить на ее призыв, грациозно поднялась, подошла к Молчану и, запрокинув голову, обвила его шею тонкими руками, украшенными многочисленными перстнями и браслетами. Волхв почувствовал, что еще чуть-чуть - и он либо поддастся искушению, либо провалится в забытье. Выручил его продолжавший смеяться Рыбий Сын, который подошел к опустевшей скатерти и аккуратно сложил ее. Женщина вскрикнула, ее фигура задрожала и медленно растворилась в вечернем воздухе. Молчан сел. Лоб его покрывала испарина.
– Что, куда ни плюнь - а всюду девки? Только держись!
– Рыбий Сын дружески хлопнул волхва пор плечу, отчего у того ненадолго онемела рука.
– А вообще, правильно! Будем девками питаться! Волшебными! Заодно и настоящие от нас отстанут, как посмотрят, какая участь их ждет в случае чего...
– Это же надо было так ошибиться!
– пробормотал ошалевший Молчан.
– Вместо скатерти-самобранки цапнул простынь-самостилку...
– А что это за штука?
– заинтересовался Рыбий Сын.
– Давным-давно в одной восточной стране тамошний князь решил извести всех гулящих девок. И извел. Ни одной не осталось. И оказалось, что в той стране полным-полно бобылей, да и в походе многие воины привыкли развлекаться с девками. И тогда тамошние колдуны наловчились делать простыни-самостилки и продавать их за большие деньги. Очень удобно: достал из мешка тряпку, расстелил где угодно - и вот вам, пожалуйста. Потом тряпку свернул, в мешок засунул, и дальше пошел... Жрать не просит, да срамных напастей не подарит... Мне про это волхв один старый рассказывал, а я все не верил... Надо же, и в конце концов сам нарвался! Как это я перепутал...
– Первый раз в жизни увидел, вот и не понял толком, что это...
– успокоил его Рыбий Сын.
– На ней же не написано, что это такое.
Хуже всего было то, что девки видели всю эту сцену и сильно обиделись на Молчана: мы, дескать, недостаточно для него хороши, что он мороки какие-то вызывает для потехи...
Так что теперь все в отряде зависели от охотничьей удачи Рыбьего Сына. Удача же его баловала не слишком, так что едва хватало, чтобы ноги не протянуть. Шутка ли, полсотни человек накормить! На восемнадцатый день пути капризная удача окончательно оставила его. После голодного дня девки вдруг пересмотрели свои вкусы, и с радостью сварили и съели похлебку из сурков. На двадцатый день степная трава стала отчетливо пониже, пожиже да посуше. Воздух дышал жаром. На двадцать второй день исчезли сурки и прочая "мышатина". Пришлось довольствоваться ящерицами.