Обитель Блаженных
Шрифт:
– Ну вот, дядя Евпсихий съел мой болтик, и теперь наверняка сыт. – поджала губки и пожаловалась самой себе девочка. – А другого-то болтика у меня теперь точно не будет.
– Улинька, мы обязательно подарим тебе тысячу болтов, только ты сейчас помолчи пожалуйста! – с настойчивой ласковостью попросила Катенька.
Улинька задумчиво поднесла пальцы к губам и принялась грызть ноготки.
– Когда Евпсихий Алексеевич сходит по большому (я имею в виду физиологическую нужду), тогда – вероятней всего – болтик и покинет его желудок. Ну, может быть, не с первого раза. Со второго. Или
– Ещё бы быть уверенными, что в нашем новом положении появится потребность сходить по большому. – проворчал Евпсихий Алексеевич. – Вот до сих пор хоть у кого-нибудь такая потребность проявилась?..
Все пожали плечами.
– Возможно, мы до сих пор нервничали, переживая действительность некоторым особым способом, а надо попробовать начинать жить, используя старые проверенные методы. – предположила крыса. – Например, можно хорошенько напугать Евпсихия Алексеевича, после чего он сразу и сходит по большому.
– Не надо меня пугать! – возмутился Евпсихий Алексеевич.
– Я для примера. Я не настаиваю.
На протяжении всего неудавшегося мероприятия, загадочное тело на шестом троне так и не шевельнулось, что ещё больше разозлило и раздразнило собравшихся.
– Я бы кажется и допрыгнуть до него смогла, чтоб тумаков надавать – до того оно меня бесит. Сидит себе и сидит, как ни в чём не бывало. – прошипела Катенька.
– Была бы у меня нога подлинней, я бы его пнул хорошенько, причём без всякой жалости. – сердито заявил Евпсихий Алексеевич, вытягивая свою жилистую, немного кривоватую ногу. – Сидит тут такой, ишьтыподишьты!..
– Евпсихий Алексеевич!.. – преисполненная большой иронии и внезапного чудесного открытия, воскликнула крыса Маруся и указала своей лапкой на ногу Евпсихия Алексеевича. – А что это у вас на ноге?..
– А что это у меня на ноге? – никак не мог сообразить Евпсихий Алексеевич, куда точно указывала крыса.
– А вот у вас шлёпанец на ноге – почему бы вам шлёпанцем не швырнуть, вместо болтика?.. – осведомилась крыса. – Я уж не буду требовать от Кати, чтоб она своими тапками пожертвовала, а вот вам один шлёпанец получается ни к селу ни к городу.
– Действительно, Евпсихий Алексеевич, почему ты сразу не напомнил, что у тебя есть шлёпанец? – с некоторой обидой заговорил Лев Моисеевич, сбрасывая с себя некоторую часть вины за только что происшедшее.
– Я совсем позабыл про него. – удивился Евпсихий Алексеевич, подогнул ногу и снял с неё шлёпанец. – Действительно, им можно швырнуть без всякой жалости.
– Ну вот, значит, можно и шлёпанцем, а тогда зачем нужен был мой болтик?.. – склонив голову на бочок, вздохнула Улинька. – Хотя, конечно, дядя Евпсихий может съесть и шлёпанец, и тогда он встретится внутри дяди Евпсихия с моим болтиком и расскажет, что тут произошло. Может быть, они решат, что их смерть была не напрасна.
– Улинька, твой болтик не умер, он просто решил немного пожить в гостях. – быстро успокоила девочку Катенька. – Но очень вовремя мы обратили внимание на твой шлёпанец, Евпсихий, и я не сомневаюсь, что ты добросишь его куда надо.
– Разве можно во мне сомневаться? – горделиво приосанился Евпсихий Алексеевич.
– Тогда за дело!
– Да. Немедленно.
Евпсихий Алексеевич сперва помахал шлёпанцем, изучая его аэродинамические способности, и убедившись, что таковых предостаточно, тщательно прицелился и швырнул в нужном направлении. «Оп!» – вдогонку шлёпанцу тихо произнесли Катенька, крыса Маруся и даже Лев Моисеевич, но смиренно-изношенный шлёпанец просвистел буквально в миллиметре от склонённой головы неподвижного тела и полетел себе дальше, в сад, прямо в ветви внезапно распустившейся садовой ольхи, где успешно и застрял.
– Это же надо так попасть впросак! – яростно заныл Евпсихий Алексеевич, молотя руками по коленкам и чуть ли не сваливаясь с трона. – Да я у себя дома тапком мух на стене сшибал, а тут видите ли промахнулся!..
– Надо было чуть ниже брать. – с тихим укором сказала крыса.
– Я комаров на лету сшибал – правда, не тапком, а подушкой – и всегда считал себя весьма метким стрелком. Почему же я сейчас промахнулся?..
– Ты слышал, Евпсихий, что тебе Маруся сказала? – напряглась Катенька. – Надо было чуть ниже брать.
– А то я не слышал, что сказала мне Маруся! Конечно, надо было брать чуть ниже!..
– А ты почему-то не взял.
– Да, вот я почему-то не взял, а педагогическая мудрость крысы Маруси вместе со своими дурацкими советами вовремя не подоспела! – съязвил Евпсихий Алексеевич и испустил каскад междометий, удачно подменяющих монолиты ругательств.
– Между прочим, я хотела, как лучше. – обиделась крыса.
– А вот я хотел всем вам пакость учудить, и я, конечно, получаюсь кругом виноватый!.. – попробовал обернуться спиной к собравшимся Евпсихий Алексеевич, но получилось лишь оборотиться боком.
Все почувствовали неловкость от создавшегося положения и рассерженно примолкли.
– Как говаривала моя бабка, заявляясь в день выборов на избирательный участок: не жили хорошо – нечего и начинать!.. – заключил Лев Моисеевич.
Словно бы тонкие трещинки появились на арене-блюде, и яблоко заметно замедлило свой ход, выписывающий восьмёрки, да и сами восьмёрки стали напоминать жирных ленточных червей, лениво связанных друг с другом. Зелёные и спелые цвета садовых деревьев немного пожухли и покрылись чуть заметной паутинкой.
– На что же намекает нам это катающееся яблоко познания? ведь неспроста же оно явилось для нас?.. – оторвался Евпсихий Алексеевич от переживаний и повернулся к Катеньке, ища примиренья. – А вспомни-ка птиц, Катенька, что исполнили для нас весьма странную песню, даже, не романтично-райского содержания, а достаточно экзальтированного, соблазнительного. Если этим пением они хотели нам что-то сообщить, то мы не сумели прислушаться внимательно и понять.
– Кому-то одному надо быть умней всех прочих и относиться ответственно к каждому своему поступку. – ещё немного поворчала Катенька, но она никогда не могла долго сердиться на своего возлюбленного. – Меня и эти трещинки сильно смущают. Блюдце выглядело совершенным в своей чистоте и простоте, а сейчас смотрится, словно обычная никудышная плоть, искорёженная угрызениями совести.