Обитель подводных мореходов
Шрифт:
Пока Сенин обжимал на себе плотную даместиковую ткань, выдавливая лишний воздух, механик поспешно его наставлял, что именно и как следует сделать, чтобы освободить винты от намотавшегося на них троса. Сенин кивал стриженной бобриком крутолобой головой. Его насмешливые, казавшиеся всегда колючими глаза были на этот раз как никогда строгими. И от этого он ещё больше напоминал сердитого ежа.
Кислородно-дыхательные аппараты им навесили на мостике. Получив командирское "благословение", все трое прикусили зубами протёртые спиртом загубники и шумно задышали через клапана, включённые "на атмосферу". Но стоило повернуть рукоятку - и тогда уже дышать можно было бы поступавшим из баллончика кислородом.
Непрядов мотнул головой, приглашая следовать за ним. И они через узкие "шхеры" в ограждении рубки начали сходить на верхнюю палубу, Егор двигался первым, то и дело задевая плечами за всевозможные выступы. Совсем не к месту подумалось: "Надо бы во всех этих закутках ещё до возвращения в базу, как только позволит погода, всё хорошенько выскрести и вычистить". Но уже в следующее мгновенье снова нацелился мыслями на их главное дело, которое следовало побыстрее завершить. Открыв боковую дверцу в ограждении рубки, они выбрались на палубу. Через стёкла шлем-маски предстал мятушийся полумрак. Осатанело, с буйством умалишённого, выл ветер. Океан с рёвом разверзал ненасытную пасть, обнажая клыки волн. Будто сам старик-Нептун неутомимо пережёвывал челюстями лодку.
Осторожно ступая по мокрой палубной тверди, они друг за другом, как альпинисты в одной связке, двинулись к аварийному бую. Палуба уходила из-под ног, проваливалась, и тогда собственным нутром Егор ощущал невесомость, а потом палуба резко шла вверх, и тогда ноги, как бы намагничиваясь, сами собой прилипали к ней литыми подошвами комбинезона.
Экономя на каждом движении, добрались до буя. Немного передохнув, старшина включился в аппарат. Непрядов хлопнул его по спине, разрешая спуск. Сенин кивнул в ответ. Поймав момент, когда раскачавшаяся лодка встала на ровный киль, Сенин оттолкнулся ногами от борта и сиганул в мятущуюся бездну. Несколько секунд шлем-маска старшины виднелась на мельтешившей воде, а потом растворилась в пучине...
До чего же медленно, в представлении Егора, тянулось время. Немалых сил стоило удержаться на покатой палубе, где, в случае чего, и ухватиться-то не за что. С большим трудом приходилось противостоять каждой волне, которая нахраписто перемахивала с одного борта на другой. Егор держал в руках страховочный конец, связывавший его с водолазом. Крепкий линь то напрягался, как живой человеческий нерв, то давал слабину. Можно было только предполагать, как нелегко сейчас приходилось Валентину Сенину, на своих рёбрах ощущавшему всю ярость взбесившейся воды. Она, видимо, почём зря трепала его, норовя ударить о корпус. И требовалось немало усилий, чтобы в этой толчее не перевернуться кверху ногами, потеряв равновесие. И всё же Непрядов не сомневался в старшине, поручившись за него перед командиром. При всех его странностях, Егор чувствовал в нём какую-то целеустремлённую одержимость. Разумеется, в команде нашлись бы и другие водолазы, не менее отважные и подготовленные ребята. Только Сенин всё же сам рвался в дело, как бы желая в чём-то превозмочь, преодолеть себя, доказывая своё право на осмысленную отвагу.
Ещё стоя на мостике, Непрядов основательно промок. Даже лицо некогда было обтереть полотенцем, перед тем как напялить на голову шлем-маску. И вот теперь от скопившейся влаги кожу нестерпимо саднило. Казалось, даже отросшую бороду его можно было выжать как мочалку. "Успеть бы сбрить её к лешему, - подумалось, - а то ведь и родная жена из-за неё не признает..."
Егор не заметил, как стемнело. В свете прожектора несло фосфорические заряды водяной пыли. Казалось, ещё крепче били волны и ещё злее выл холодный ветер.
Наконец рядом с бортом, будто голова всплывшей нерпы, показалась сенинская шлем-маска.
Не сразу удалось вырвать старшину из бездны. Океан отчаянно этому противился, будто не желая отдавать, казалось бы, такой близкой добычи. Несколько раз волны отрывали Сенина от борта, как только он пытался за что-либо ухватиться. Мешал висевший на груди тяжёлый и неудобный дыхательный аппарат.
– Ложись на спину!
– пересиливая океанский рёв, прокричал Егор. И Сенин услышал его. Поймав момент, когда лодка в очередной раз оказалась на наклонном киле и корма ушла под воду, Непрядов и Червоненко подцепили старшину и выволокли на палубу.
Выключившись из аппарата, Сенин долго не мог отдышаться, с шумом втягивая в себя сырой штормовой воздух. Даже через мутные стёкла очков было видно, как он смертельно устал.
– Троса... распутал, - сдавленно выжал из груди слова, показывая при этом большой палец.
– Всё в норме.
– Спасибо за службу, старшина, - только и мог обрадованно ответить Егор.
Держась друг за друга, они едва не ползком стали пробираться к рубке.
И вот опять ожили, задышали дизеля. Какое-то время лодка шла в надводном положении, перемигиваясь семоафором с танкером, а потом, вобрав в цистерны порцию забортной воды, ушла под ревущие волны. Качка улеглась, и в отсеках настала привычная, давно желанная тишина.
Теперь уже никто не сомневался, что с каждым шагом винта неизменно близилась встреча с родными Северами. Перед самым погружением Тынов каким-то чудом исхитрился поймать в разводах туч Полярную звезду, и лодка устремилась по направлению к ней, пробивая в океанской толще дорогу домой.
Непрядов с ног до головы растёрся у себя в каюте спиртом и ощутил во всём теле приятную, усыпляющую истому. Укрывшись поверх одеяла ещё и меховой курткой, он задремал. То ли во сне, то ли наяву привиделся дед. В долгополой рясе, с окладистой седой бородой и умными глазами, в которых сама вселенская скорбь. Стоя на пригорке у дома, он звал внука протянутыми руками, и в его умоляющем взгляде было столько неизбывной тоски, что Егору захотелось плакать...
Проснулся он внезапно, с ощущением невесть откуда взявшегося страха за своего старика и с какой-то непостижимо волнующей и тёплой нежности к нему. То было, скорее всего, мучительное шевеление собственной совести, оттого что он редко писал своему деду и ещё реже наведывался к нему с тех пор, как стал женатым человеком. "Да провалиться мне пропадом на самое дно, вырвалось в сердцах, - если по возвращении в базу хотя бы на недельку не вырвусь в Укромовку!"
38
Лодка вышла из глубины у самой кромки нейтральных вод. Справа по борту сплошной шероховатой линией тянулись родные берега. Будто истосковавшись, чайки с криком нависали над кормой. Студёное море слегка пошевеливалось, и освежающе вздыхал бродяга Сиверко.
Всё ближе заветная Майва-губа, но душою и сердцем все давно уже на берегу. Здесь каждый изгиб фарватера, каждая нависающая над водой скала давно знакомы и всё-таки представлялись теперь другими, не такими, как много месяцев назад. Быть может, оттого и казалось всё изменившимся, что сами люди сделались не только старше, но и, в меру пережитого, мудрее. Где только не побывали, чего только не повидали в бесконечности лодочных отсеков. Сколько переживаний, надежд и чаяний вместилось в их герметичном объёме, простиравшемся на тысячи подводных миль. И вот предел всех устремлений - родная земля, какой видится сейчас перед глазами.