Обитель подводных мореходов
Шрифт:
– В известном смысле, - Катя скосила глазами в сторону Непрядова.
– Он воздушный гимнаст и руководитель номера. Но вы правы, цирковое искусство без спорта немыслимо.
Вдохновляясь, Егор хотел было заговорить о боксе: уж где-где, а здесь-то можно блеснуть своей эрудицией. Только перейти на на эту тему не удалось. С косогора лёгким пружинистым шагом спустился Тимофей Фёдорович.
– Вот молодцы, - похвалил он.
– Да вы всё и без меня сделали как надо.
Катин отец прихватил с собой сколоченные из досок носилки. Весь сграбленный мусор они в несколько ходок оттащили
– Интересно, как переплетаются всё же узоры судеб человеческих, говорил Тимофей Фёдорович, глядя на высокую, искусно сработанную деревенским столяром стелу.
– Ведь твоя бабка и моя мать тоже ведь всю жизнь самыми близкими подругами были. Вместе и в огонь пошли...
– Неужели их партизаны не могли спасти?
– с болью и досадой высказал Егор.
– Могли бы, да не успели, - пояснил Катин отец.
– Хорошо ещё, Фрола Гавриловича удалось им отбить. А ведь немцы вешали его.
– Как вешали!
– изумился Егор.
– Он об этом ничего не говорил.
– Кому ж такое хочется вспоминать? Заговорённый он какой-то что ли... Первый раз верёвка лопнула, а второй раз сук над ним обломился. Впрочем, это не удивительно: вон какой Фрол Гаврилович могучий, - как Васька Буслаев. А эсэсовский начальник оказался человеком суеверным, в третий раз судьбу испытывать не стал и приказал "партизанского попа" тут же расстрелять. Повели деда к оврагу, а из кустов партизаны автоматами ударили. Так вот и отбили деда.
20
Счастливое время настало для Егора. Все дни проводил он с Катей. О чём только не переговорили они, бродя по всей округе. Егор жил в каком-то чудном сне. Его не покидало ожидание чего-то необыкновенного, что неминуемо должно было с ним произойти. Он всё ещё боялся заговорить о переполнявших его чувствах. Думалось, так ли всё поймёт, не рассмеётся ли в ответ?
Каждый вечер, провожая Катю до калитки, давал себе зарок, что вот именно сейчас, сию минуту он откроет перед ней всю свою моряцкую душу, а там - будь что будет. Но он стоял, держа Катину руку в своих ладонях, и всё медлил, говорил что-то совсем не то.
Потом на крыльцо выходила Лукерья Прохоровна, неродная Катина бабка, на которой вот уже долгие годы дед Фёдор был женат вторым браком, и начинала зазывать внучку домой. Они наспех прощались, договариваясь встретиться вновь.
В доме у Плетнёвых Егор стал своим человеком. Он подружился с Тимофеем Фёдоровичем, и даже Лукерья Прохоровна, обычно ворчливая и всем на свете недовольная, при Непрядове неизменно добрела. В знак особого расположения она даже давала почитать Петрушины письма, которого минувшей весной призвали в десантные войска.
Однажды Егор наведался к Плетнёвым спозаранок. Накануне он условился с Катей пойти за грибами: после благодатных тёплых ливней их повысыпало столько, что впору косой косить. Одетый в наглаженную синюю робу, с плетёным лукошком в руке, он постучал в дверь, ожидая Катю. Но вместо неё на пороге появилась бабка Лукерья. При виде Егора её смурое морщинистое лицо тотчас сделалось ласковым, строгие глаза потеплели.
– Здравствуй Егорушка, касатик ты наш, гостюшка желанный, запричитала она, вгоняя Непрядова в
– Как почивалось-нежилось, здоров ли батюшка Фрол Гаврилович?
Егор с любезной улыбкой отвечал, что всё нормально, на сон не жалуется и дед чувствует себя вполне нормально.
– Никак по грибы собрался?
– вопросила бабка, уставившись на его корзинку.
– Точно так, Лукерья Прохоровна, - бодро отвечал Егор.
– Ох, чует моё сердушко, как бы опять не быть беде, - и она истово покрестилась.
– Какой такой беде?
– удивился Непрядов.
– Да как же, грибам нонче обору нет: за каждым кустом видимо-невидимо. Перед самой войной, помнится, точь-в-точь такое же лето было. Не случилось бы новой какой лихоманки.
– Ну что вы, Лукерья Прохоровна, - Егор чуть не рассмеялся на бабкины страхи.
– Для чего же наша армия, доблестный флот! Зачем же тогда вашему Петруше доверили автомат?
Против последнего аргумента бабка устоять не могла. Достоверность её приметы показалась и ей самой не слишком убедительной, и она с лёгким сердцем предложила Егору "испить" парного молочка. Чтобы уважить бабку, он разом опростал глиняную кружку и как бы невзначай поинтересовался:
– Катя ещё не проснулась?
– Ин какой там сон! Ни свет ни заря, гнёт и ломает её бедненькую.
– Заболела?
– встревожился Егор.
– Господь с тобой, касатик, - замахала бабка на него руками Здорова-здоровёхонька. Да вот Тимофей куражится над ней. Как ни пробовала усовестить его - всё без пользы. Ступай, может тебя послухает.
Обогнув дом, Егор оказался в яблоневом саду, таком же большом и ухоженном, как и у деда его, Фрола Гавриловича. Здесь так же меж деревьев стояли ульи, весело щебетали птицы и пахло недавно скошенным сеном. Откуда-то из глубины сада слышался властный голос Тимофея Фёдоровича. Патефон играл какой-то энергичный, весёлый мотив.
Чтобы не помешать, Егор притаился за густой, развесистой яблоней, ветви которой опускались к земли. Осторожно раздвинув их, он выглянул из своего укрытия.
Катя под музыку танцевала на проволоке, втугую натянутой между двумя невысокими столбами. Тимофей Фёдорович сидел на табурете за столиком и наворачивал ручку патефона.
– Живей, живей, - подбадривал он дочь.
– Пошли ручки, пошли ножки... Та-ак!
Катя высоко вскидывала ногу, взмахом веера сохраняя равновесие. В причудливом танце она казалась почти невесомой. Чёрное трико охватывало её идеальную фигуру, точно специально вылепленную гениальным скульптором для украшения королевского дворца.
– Входим в арабеск! Батман до носа! Замри!
– резал воздух металлическим голосом Тимофей Фёдорович. Но все старания дочери, похоже, его не устраивали. Оборвав музыку, он капризным жестом руки повелел ей подойти.
– Катенька, лапушка, да что с тобой! Как ты делаешь шпагат? Стыд один, да и только - ни ритма, ни грации! Так и твоя бабушка умеет.
Егор чуть не прыснул, зажав ладонью рот.
– Право, бесстыдник, - донёсся возмущённый голос Лукерьи Прохоровны. Я вот Фёдору пожалуюсь, он те чупырь-то натреплет. Совсем измучил былиночку ненаглядную. Измотал её, нехристь.